— Там  мы  и  укроемся. В  темноте  и  тишине! — сказала, радостно  Джейн  мне — Я  буду  греть  тебя  своим  телом  милый, а  ты  меня!

  Джейн  вошла  первой  в  хижину  и  позвала  меня  за  собой.

  В  этой  хижине  не  было  уже  давно  никого. И  она  была  брошенной, но заваленной  пальмовыми  листьями.

— Это  нас  спасет  от  холодной  ночи — произнесла, ласково  и  нежно, почти  шепотом, моя  Джейн — Я хочу  любви, любимый  мой! Хочу  эту  ночь провести  здесь  с  тобой  в  этой  хижине  и  в  этих  листьях!

— Как  дикари? — произнес  я, не  мене довольный  выбором  своей возлюбленной  Джейн.

— Именно, любимый  мой! — сказала  она, ложась  в  листья  пальм, как  на сеновал. Их  было  здесь  много. Возможно, эта  рыбацкая  хижина  аборигенов была  здесь  построена  как  некое  хранилище  этих  самых  пальмовых  листьев. Потому, как  их  тут  было  под  самый  не  высокий  ее  потолок. И  можно  было  буквально, закопаться  в  эти  большие  объемистые  как  опахала  листья.

   Джейн  раскинулась  передо  мной, упав  навзничь. Разбросав  руки  в стороны. И  позвала  меня  к  себе, маня  с  нетерпением  дикой  жаждущей любви  самки  теми  руками. Я  лег  к  ней. И  она  забросала  нас  обоих  теми пальмовыми  листьями  до  самой  головы. Джейн  впилась  губами  в  мои  губы. И  расстегнула  пальчиками  свой  полосатый  из  тонкого, почти прозрачного  шелка  купальника  лифчик. Она, сверкая  во  мраке  своими черными, как  эта  темная  звездная  холодная  ночь  переполненными любовными  чувствами  глазами. Сняла  его, полностью, подползая  на  голой черной  от  загара  спине  под  меня. И  подставляя  моим  губам  свои, полные, вновь  нежные  с  торчащими  в  мою  сторону  крупными  черными  сосками девичьи, загоревшие  как  уголь, жаждущие  мужских  ласк  груди.