Было  наверное  часа  два  ночи. Когда  она  вошла  ко мне.

  Она  держала  в  своих  миленьких  женских  загорелых  ручках  бокал  с красным  вином  и  смотрела  на  меня. Потом, она, привстав, отставила  бокал  в  сторону на  прикроватный  столик. И, снова  уселась  в  стоящее  в  моей  каюте  кресло.

  Она  навалилась  на  спинку  стула, изящно, выставив  свою  левую, почти целиком  голую  загорелую  до  черноты  ногу  в  мою  сторону, из-под  своего того  махрового  теплого  белого  и  длинного  халата.

  Она  смотрела  на  меня  с  грустным  видом. Как-то  не  так  совсем  как раньше. В  ней  была  все  та  же  страсть  от любви  ко  мне, но  была  и  некая грусть  c  чувством  некоего  беспокойства  и  сожаления.

— Джейн! — прошептал  я, протирая  свои  заспанные  глаза — Ты  пришла любимая!

— Я, еле  успокоила  брата  Дэниела — сказала  тихо  она  мне — Он  в  шоке  и  еле отошел. И  теперь, спит.

— Милая  моя, прости  меня  за  тот  с  Дэниелом  поступок — я, было, произнес, помню  своей  милой  Джейн.

— Не  говори  больше  ни  слова — тихо  и спокойно  произнесла  она, не отрываясь, глядя  на  меня  черными  своими  цыганскими  завораживающими  в  полумраке  каюты  глазами.

— Любимая! — произнес  снова  я, приподымаясь  с  постели — Прости  меня!

— Молчи! — произнесла  сердито моя  Джейн.

  Она  встала  с  кресла  и  подошла  быстро  ко  мне, сбросив  свой  тот  белый махровый  халат  с  обворожительной  загоревшей  до  черноты  девичьей полностью  нагой  фигуры. Без  купальника. Сверкнув, в  какое-то  мгновение, голым  овалом  крутых, почти  черных  от  загара  крутыми  бедрами  девичьи  ног, и  голым  выпяченным  в  мою  сторону  пупком  девичьего  загорелого  до черноты  живота. В  полумраке  в  слабом  освещении  моей  каюты, повалила на  постель. Сдирая  буквально  с  диким  остервенением  с  меня  мои  русского моряка  летние  брюки. А, затем  и  плавки. Бросая  их  в  сторону  на  пол каюты.