Меня ранят эти слова, но я продолжаю притворяться спящим и через некоторое время действительно засыпаю, продолжая видеть один и тот же кошмар.

А так он гораздо лучше того человека. Не ругает меня, не поднимает руку (возможно, только из-за Калеба), всегда сытно кормит (никогда не думал, что зелень может быть вкусной, но он быстро доказал мне обратное) и редко, если ничем не занят, учит меня читать, хотя говорит, что сам не понимает, зачем это делает. Это очень сложно. Многие буквы меняют своё произношение в зависимости от тех букв, что стоят перед ними. Паоло признавался, что очень удивлён, что я хотя бы знаком с человеческой речью, и я не знаю, обижаться мне на это или нет. Он необщительный, но часто встаёт на колени и говорит с кем-то по имени Иллиас. Калеб объясняет, что это молитва, и сам присоединяется к ней. Это единственный момент, когда он достаёт из-под одежды красивый перевёрнутый крестик, такой же, какой у Паоло всегда висит на груди.

Это всё, что я могу сейчас о них сказать.

Сейчас мы сидим в очередном самодельном шалаше. Калеб, как обычно, вертится вокруг меня, время от времени отвлекаясь на рисунок лисы в той самой огромной тетради. Он красиво рисует. Паоло сидит у самого входа и нарезает какие-то сочные травы, добавляя их в дымящийся котелок, и иногда оглядывается на нас, словно проверяет, не сделал ли я чего плохого.

— Ну-ка, Джингл, повтори своё новое имя!