Джингл… Джингл… Джингл…

Звон… праздничный звон…

Я вспоминаю, как однажды пришёл в церковь на освещение ребёнка. Повсюду разносился радостный звон десятков колокольчиков, а я смотрел на умиротворённое пухленькое личико, прежде чем оно чудесно преобразилось в плаче. Помню, как протянул к нему руку и маленькие пальчики сжали мой, длинный тонкий палец, и в этот момент моё сердце словно забилось сильнее.

Джингл… Джингл… Джингл…

В тот момент я думал, что если бы у меня или у Парло был ребёнок. Такой же маленький, такой же пухлощёкий.

Я словно упустил подарок судьбы, что долго издевалась надо мной… но… я не мог поступить иначе… не мог… не мог ведь?…

— Идём, — Парло берёт меня за плечо и отводит от стойки. Я спотыкаясь поднимаюсь на второй этаж, а в комнате тут же захлопываю шторы и бросаюсь к лучшему другу, утыкаясь ему в шею.

Он вздрагивает. Все серебряные пластины остались в том домике, однако сейчас ему просто противно меня касаться. Я чувствую его злость. Это единственный человек на свете, чьи эмоции я всегда угадываю безошибочно.

— Не отталкивай меня, — сжимая пальцами платок на его груди, молю я севшим голосом.

— Я говорил, что ты пожалеешь. Неужто так скоро? – в его голосе этого не слышно, но теперь он жестоко насмехается надо мной. И правильно делает.

Святая Иллиас, неужто я допустил непростительную ошибку?

— Не смейся… Парло, что мне делать?

— Я Паоло, а не Парло, — он старается меня оттолкнуть, и я падаю на колени, обнимая его за пояс, — да не позорься ты! Что я тебе говорил?