2

     Когда Атиллия очнулась, вся ее комната была завалена дорогими украшениями, нарядами и прочим. Великолепнейшие, тончайшей работы восточные ткани, расшитые золотом и серебром, лежали у ее ног, драгоценные браслеты, жемчужные бусы, из такого крупного жемчуга, что он мог сойти за маленькое голубиное яйцо. В одной шкатулке лежал чудесный гребень, инкрустированный алмазами, в другой — серьги, украшенные редкими самоцветными камнями. ПЕрстни из чистого золота, вазы редкой работы и такие крупные рубины, какие трудно было где-либо увидеть. Глаза разбегались от всего этого изобилия. Но хорошенькие губки Атиллии скривились в презрительной гримасе и она с раздражением пнула ногой одну из драгоценных ваз. Ваза покатилась по полу, и, столкнувшись, с мраморной статуей, раскололась надвое. Вошел Марк. Глаза Атиллии горели ненавистью. По мере того, как подходил Марк, она делала шаг назад, пока не уперлась в стену, поняв, что ей некуда больше бежать. Она была похожа на загнанного зверя.
     — Думаешь купить меня дорогими подарками, патриций? Мне не нужны твои подарки, оставь их себе!
     — Мне не нужно покупать тебя, ты и так моя! — самодовольно улыбнувшись, сказал Марк, пытаясь поцеловать ее, но Атиллия повернула голову к стене. Да, она оказалась прижатой к стене. Бежать было некуда. Атиллия оказалась всецело в ее власти. Ни одна римлянка не смогла бы учтоять перед красотой Марка Аврелия, но Атиллию он пугал. Пугала его жестокость, его животная страсть, его грубое обращение. Она чувствовала на себе его тяжелое, почти болезненное дыхание.
     — Давай, варвар, я твоя! Только как можно быстрее, чтобы ты избавил меня от своего присутствия! — бросила ему в лицо Атиллия. Марк скривился от отвращения.
     — Нет! — проговорил он. — Довольно насилия! Не так, не так… Ты будешь принадлежать мне по доброй воле, — сказал он неожиданно для себя и вышел, забыв запереть дверь.
     — Это значит, что я вообще никогда не буду принадлежать тебе, самоуверенный патриций. Лучше я умру, прежде, чем ты добьешься моей любви.