Пусть же правят тобой, корабль,
     Мать-Киприда, лучи братьев Елены — звезд,
     Ветров царь и отец — Эол…

     Марк с улыбкой посмотрел на Антония и Клавдиллу:
     — Доволен ли ты, мой дорогой Антоний, божественной Клавдиллой?
     — О, — засмеялся Антоний, — она — богиня любви! У тебя великолепный вкус, друг мой!
     — Вот и хорошо, — сказал Марк, — ведь я все-таки добился своего. Помнишь тансовщицу на пиру у этого перса, ну, Дария?
     — Боюсь, я был так пьян, что не помню ее, — ответил Антоний, запивая вином. — А что, она действительно редкой красоты?
     — Божественна! Вчера я нанял людей, чтобы они выкрали ее у перса.
     — И ты, я думаю, уже насладился ее божественной красотой, — уже принимаясь за рыбу, спросил Антоний.
     — Стыдно сказать, она меня отвергла!
     — Ха-ха! — захохотал Антоний, — есть ли на свете женщина, способная отвергнуть тебя, Марк? Да сама императрица почла бы за честь иметь такого любовника, как ты!
     — Императрица может быть и почла бы за честь, но эта девушка — нет, ты ее не знаешь, Антоний! — мечтательно проговорил Марк.
     — Клянусь Вакхом, ты влюбился, — ответил друг Аврелия и захохотал еще громче, подогретый вином. Марк вспыхнул, словно уличенный в чем-то постыдном и унизительном.
     — Нет-нет, что ты такое говоришь. Я избил ее хлыстом, потому, что она сопротивлялась, как горная серна, и готов бить еще тысячи раз, пока она не станет покорна мне! — сказал он и глаза его сверкнули.
     — Ну, так ты никогда не добьешься ее любви, Марк. Она станет бояться и избегать тебя. Я никогда не бью своих рабынь и наложниц. Помнишь Хною?
     — Хною? — как бы вспоминая, переспросил Марк. — ах, да, эта пугливая гречанка с большими черными глазами.
     — Ну разве она была не прекрасна? Но какая фурия, надо сказать! Когда я пытался поцеловать ее, она царапалась, как дикая кошка. Я бросил ее и она сама пришла ко мне на следующий же день. Какой страстной она была!
     — Кстати, что с ней случилось? — между прочим, спросил Марк.
     — Пришлось подарить императору. От глаза нашего похотливого императора ничего не скроется.
     Клавдилла, не произносившая ни слова во время разговора, и все время о чем-то думающая, едва заметно улыбнулась.
     — Animal impudens! Sannio! (бесстыдное животное! шут! лат.) — проговорил Марк.
     — С женщиной нельзя быть чересчур грубым, — снова заговорил Антоний, — они этого не любят. Окружи ее дорогими подарками и она сама бросится тебе на шею.
     — Любая другая бросилась бы, но только не она! — в задумчивости проговорил Марк.
     Клавдилла не спускала с него глаз. Она следила за каждым его жестом, за каждым движением, и ее черные глаза вспыхивали, в них пробегала маленькая искорка ненависти, которая смешивалась с ее любовью к нему и тонула в потоке противоречивых чувств. Он нравился ей, нравился до безумия, и, между тем, она ненавидела его, о, как ненавидела! Но это было известно лишь бессмертным богам.