Часть 1
Глава 1
3 век нашей эры. Рим. Время, когда люди еще верили в богов и предсказателей, но, между тем, время, обеспокоенное нападением грозных варваров. не было покоя в непобедимой Римской империи. Императоры менялись едва ли не каждый год, а, порой и месяц. По обыкновению, их убивали или заговорщики или сами легионеры, надеясь, что новый император заплатит им больше.
Порядок в стране и в войске навел император Диоклетиан, благодаря своей жестокости и решительности. Восстания были подавлены и римляне прославляли Диоклетиана, как бога. Варвары наконец-то были вытеснены и Рим смог вздохнуть свободно. все страсти улеглись.
Рим… Как восхищают и захватывают его триумфальные арки и мраморные колонны. Великолепные храмы богов, статуи императоров, роскошные дома патрициев. А кто не видел Палатинского дворца, мог считать, что не видел Рима. Что могло быть прекраснее этого дворца, в котором жил сам император! Но речь пойдет не об этом. Давайте заглянем в самую середину Рима. Что же там? Куда исчезло великолепие вечного города? Толпы нищих и попрошаек вокруг, простибулы, воры, «предсказатели» сомнительного происхождения и просто сброд. Рим был похож на красивое яблоко, изъеденное червем. Оно красиво снаружи, между тем, как внутри уже начало гнить. Вся эта клоака находилась здесь, на Субуре. Дешевые трактиры и лупанары всегда были рады случайному гостю. здесь приходилось жить и честным, но, к сожалению, бедным людям. Из маленькой коморки показалась голова старичка:
— Атиллия! — позвал он и начал кашлять.
На зов старичка выбежала девушка. Она была похожа на прекрасную богиню Эос, богиню утренней зари, почти такая же легкая и воздушная, поэтому казалась, что она вовсе не идет, а парит по небу. Ее свежее личико раскраснелось от быстрого бега. В этом и была прелесть юности. Под густыми ресницами скрывались большие голубые глаза, бездонные, как небо в ясный день. Алые губы были сложены бантиком, а русые волосы поддерживал простенький гребень. Дешевая туника ничуть не портила общего впечатления, даже наоборот, придавала девушке какую-то особенную, необъяснимую гармонию. В руках девушка держала два белых цветка, на нежных лепестках которых еще не обсохли капли вечерней росы. Сейчас, освещенные лучами заходящего солнца, она затмила бы своей красотой Афродиту и, если бы последняя действительно существовала, то поспешила бы расправиться с опасной соперницей.
Старичок сам на минуту залюбовался ею, и добрая улыбка осветила его измученную болезнью, морщинистое лицо. Он снова закашлял.
— Отец! — сказала Атиллия, подбегая к старику и укладывая его на простенькое ложе.
— Сейчас, сейчас я напою тебя целебным отваром и все пройдет. Боги помогут нам, вот увидишь. Она проворно налила в деревянный сосуд отвара из трав, которые сама же собирала. Старик судорожно взял чашку из рук дочери и поднес к губам, но кашель снова стал беспощадно душить. Когда приступ прошел, старик снова взял чашку и выпил содержимое залпом, без остатка. Кашель немного утих.
— Все будет хорошо, отец. Боги нас не оставят. Ведь даже в самые трудные минуты они помогали нам.
— Боги уже давно забыли про нас, дочка, — промолвил наконец старик, воспользовавшись тем, что кашель на время оставил его. — И час мой близок, только вот не знаю, чем заплатить Харону, когда уйду в вечность.
— Нет нет, — шептали дрожащие губы Атиллии, крупные слезы покатились по ее лицу и она прижалась к вздрагивающей груди отца. Старик обнял дочь и горячо поцеловал в лоб:
— Ах, если бы я только знал, что с тобой все будет хорошо, я бы мог умереть спокойно. Но что будешь делать ты одна в этом жестоком и подлом мире? Разве этот мир для тебя? Мир, в котором царит разврат, убийства, в котором предательство почитается за добродетель, а порядочность едва ли не самый страшный порок? Здесь нет места таким, как мы, дитя мое! Увы!.. — он перевел дух. Воцарилась тишина. — А знаешь, — снова сказал он, — в последнее время я много слышал о христианском боге… Раньше, по глупости своей я презирал и отрицал его, я молился Юпитеру, Весте, Венере, но они оставались безмолвны к моим мольбам… Быть может, я такой ничтожный человек, что они даже внимать не хотели, тревожить себя таким земляным червем, как я… Нет, это боги не для нас. Пусть богатые приносят жертвы в храмы и император. Боги… Да им все равно, что с ними будет, ведь мы — никто. Так не истин ли единый бог, спрашиваю я? Бог христиан, бог бедных. Он порицает все человеческие пороки, восхваляя добродетель. Это справедливый бог, так почему же мне, в конце концов, не поверить в него?..
— Я буду молиться и ему тоже, лишь бы он спас тебя, — проговорила Атиллия, глотая слезы.
— Нет, — продолжал старик, словно не замечая ее слов, — нет, не могу я в него поверить, хотя чувствую, что он есть. Слишком уж привязался к нашим богам. Так и умру, такой уж я. Умру, не найдя истины. Да и зачем она мне теперь! о тебе вот только беспокоюсь. Красота — страшная вещь, доченька. Клянусь шлемом Минервы, я был бы гораздо спокойнее, родись ты на свет косой или горбатой. Да ты не обижайся и не слушай старика, несущего вздор.
Атиллия поднесла руку отца к губам:
— Ты будешь жить, отец, иначе я…
Договорить она не успела, потому что в дверь постучали. Да не просто застучали, а чуть не вышибли двери.
— Кого это, на ночь глядя? — поднялся старик.
— Лежи, отец, я открою двери.
Если бы она их не открыла, крючок слетел бы с петли, а то и сама дверь слетела бы. Раздался хохот и в коморку вошли четверо пьяных молодых людей, судя по одежде, не низшего сословия.
— Эй, старик, подай-ка скорее воды! — сказал один из них.
Атиллия поспешила исполнить просьбу, которая скорее могла показаться приказанием. Человек, взявший чашу из рук Атиллии, посмотрел на товарищей:
— О Юпитер, какая красотка! Клянусь трезубцем Посейдона, я не видел такой даже в лупанаре Ливиллы! — с этими словами он задержал руку девушки, но она выдернула руку и сделала шаг назад.
— Ты ба, да она никак готовиться стать весталкой! Ха-ха-ха! — расхохотался заводила, расплескав воду и отшвырнув в сторону чашу.
— Не смейте трогать ее, варвары! — сказал отец, заслоняя собой Атиллию.
— Уйди прочь, старик, — сказал один из пьяных гостей, грубо оттолкнув его.
— Отец! — закричала Атиллия.
Старик упал на пол и снова пробился кашель.
— Ты подаришь мне любовь, Афродита? — спросил один из шутников, обнимая ее за талию.
— Пусти, пусти меня, кто бы ты ни был , — кричала Атиллия, отбиваясь и отворачиваясь от его поцелуев. Наконец ей это удалось, но бегать в коморке было весьма неудобно. Атиллия было похожа на загнанную лань. Непрошенные гости решили поразвлечься и устроить своего рода охоту. В погоне, они разбили посуду, перевернули стол и опрокинули котел, причем один из них ошпарился кипятком и начал проклинать все на свете.
— Попалась, строптивая фурия! — вскричал он, хватая сопротивляющуюся изо всех сил Атиллию, — я люблю укрощать женщин. Антоний, помнишь ту дикарку из Ливии, которую мне подарил император? — все трое расхохотались, как сумасшедшие.
Старик сделал последнее усилие и поднялся, обеими руками вцепившись в плащ разбойника.
— Вы бесчестные, низкие люди, отпустите мою дочь, проклятые богами!
— Пошел вон! — раздраженно бросил один из четверки и ударил старика кинжалом в горло. Руки старика медленно разжались и он рухнул на пол, а изо рта несчастного потекла кровь.
— Отец! Отец! — в исступлении закричала Атиллия, кидаясь к старику, но цепкие руки сжимали ее, словно железным обручем.
— Пустите меня, отец! — не помня себя, кричала Атиллия.
— Заткнись! — сказал один из мучителей, сильно ударив ее по лицу. Атиллия, потеряв сознание, опустилась на руки пьяных дебоширов. Через несколько минут, придя в себя только наполовину и приоткрыв глаза, она видела смутные, расплывчатые лица, склонившиеся над ней, чувствовала на себе их поцелуи, они обжигали кожу, словно клеймо позора.
В голове крутилось лишь одно слово: «Отец! Он мертв, все кончено!» На одной из рук она заметила перстень с изумрудом очень тонкой работы, прежде, никогда она не видела такого чуда. Изумруд был миндалевидной формы, при свете луны, он переливался всеми оттенками зеленого. Самих лиц Атиллия не видела. Только этот перстень маленькой сверкающей точкой привлек ее внимание. Этот переливающийся изумруд — вот все, что запомнила Атиллия, прежде, чем снова погрузилась в забытие.
