Келл оказался в той же комнате, прикованный к той же самой стене. Он представлял, что с ним будет дальше и очень пожалел о своей выходке, начиная трезветь. Вернуть бы время назад… Он бы обходил этот особняк двадцатой дорогой. Никогда бы его нога не переступила больше этот порог. Ожидание хуже самой смерти, часы и минуты тянулись мучительно долго. Очевидно, Манчини все ещё находился в банкетном зале с гостями. Что он сделает ему за эту выходку? За то, что Келл ворвался в его дом и опозорил перед гостями? Ему страшно было об этом даже подумать. Он закрыл глаза, а когда открыл их, увидел, что на него смотрит сицилиец, сложив руки на груди. На его идеальном лице читался нескрываемый гнев.
— Зачем ты сделал это?! — злобно спросил он. Его дьявольски прекрасное лицо исказилось раздражением. — Или, быть может, ты соскучился по мне и искал повода для встречи? Сегодня ты так просто не уйдешь отсюда, щенок, как в прошлый раз, жизнь ничему тебя не учит.
— Трус! — закричал Келл. — Приковал меня к стене, хотя я гораздо слабое и младше тебя и в твоём доме полно мордоворотов. Боишься меня что ли?
— Не смеши, — искренне усмехнулся Манчини, — хорошо, я отделю тебя от этой стены, если тебе от этого станет легче, но твоей участи это не изменит.
Манчини освободил Келла от наручников. Парень размял затекшие запястья и осмотрелся. Его цель — бежать отсюда любой ценой. Он увидел окно и в считанные секунды кинулся к нему, мечтая с разбегу вылететь в окно, пробив стекло, но Манчини успел схватить его.
— Сумасшедший щенок, решил свести счеты с жизнью, делай это не в моем особняке!
Келла охватила такая ярость и ненависть, что он изо всех сил ударил Манчини по лицу. Сицилиец оторопел от неожиданности, но быстро пришёл в себя и ударил его по лицу в ответ, от такого удара, парень присел, схватившись за ушибленную щеку.
— Никогда не смей бить своего хозяина по лицу, слышал??
— Да пошёл ты… — снизу вверх посмотрел на него Келл, продолжая держаться за щеку. Манчини разозлился не на шутку, он схватил парня и, будто куклу, швырнул его на постель, придавив коленом, чтобы он не рыпался. Сицилийцу нравилось видеть ужас в этих светло-голубых, широко раскрывшихся глазах Келла.
Манчини поспешно снял с себя рубашку от какого-то дорогого бренда.
— Ты же пишешь про меня статьи, а как можно писать про человека, которого ты не знаешь лично? Ты уже начал знакомиться со мной ближе, сегодня у тебя будет возможность познакомиться со мной ещё ближе во всех отношениях, все ближе и ближе… Потом опишешь в своей статье все, что я с тобой сделаю, хочешь так? — он с усмешкой посмотрел на парня.
— Не семей притрагиваться ко мне! — закричал Келл. — Мне семнадцать, я несовершеннолетний, я тебя посажу!
Манчини и бровью не повёл.
— У тебя хватит духа, чтобы заявить прилюдно, что тебя изнасиловал мужчина? Об этом напишут в газетах. Узнают родители, преподаватели, однокурсники, друзья. Мне кажется, что не хватит. Кроме того, с моим состоянием, я могу откупиться, обвинив тебя же в клевете.
Келл попытался дернуться, но Манчини снова придавил его коленом, он продолжал упиваться страхом парня, будто садист.
— Ты спал с кем-нибудь до меня? — спросил сицилиец, продолжая глядеть на него. — Отвечай, был у тебя кто-нибудь? — он ещё сильнее придавил его коленом. Келл вскрикнул от боли, слезы ручьем готовы были брызнуть из глаз.
— Нет, никого не было, — сдавленно проговорил он.
— Я так и знал, — усмехнулся Манчини, — что безвозвратно похитил твою девственность. До утра ещё так много времени, чтобы разобрать все воображаемые позы, о которых ты даже не подозреваешь.
Келла охватила настоящая паника.
— Пожалуйста, — проговорил он, — отпусти, ты больше никогда меня не увидишь, умоляю…
Глядя на него, Манчини удовлетворено усмехнулся:
— Умоляй, мне нравится, когда ты меня умоляешь. Но отпустить я тебя пока что не могу, ибо щенок, в очередной раз укусивший за ногу своего хозяина, должен быть наказан.
— Да пошёл ты к черту! — закричал Келл. Собрав последние остатки силы, он попытался вырваться, чем ещё больше разозлил Манчини.
— Прелюдия была слишком длинной, пора приступать к делу, — с этими словами сицилиец принялся поспешно срывать с него одежду.
— Лучше убей меня! Убей!
— Умереть всегда успеешь, — прошептал Манчини. Он уже успел полностью обнажиться. Келл закрыл глаза, сгорая от стыда и унижения, он лежал перед Манчини совершенно голый. Если бы у него была сейчас возможность убить себя, он бы не задумываясь сделал это. Руки Манчини нагло изучали его тело, проникая везде.
— Начнём с простой позы, а потом порейдем к более сложным, — прошептал сицилиец, склонившись над ним. Келл не раскрывал глаз, чтобы не видеть его издевательского лица. Манчини вонзился в него и Келл почувствовал такую лютую боль, разрвающую тело, что закричал во весь голос, будто бы на теле разрывали не успевшую зажить рану. Сицилиец остановился и, не выходя из него, потянулся к столику, что-то взяв. Он засунул в рот Келла какую-то капсулу и сказал приказным тоном:
— Глотай. Это обезболивающее.
Келл молча проглотил и тут же почувствовал странное расслабление. Он понял, что это что-то наркотическое. Боль отошла на второй план и иногда начинало казаться, что его тело впало в невесомость, он начал испытывать странные ощущения. В этот момент ему стало все равно, что делает с его телом Манчини, берет его спереди, сзади, сбоку или как-то ещё. Весь этот разврат, о котором он и помыслить не мог, эта грязь, совершенно не свойственная ему, отошли на второй план, будто это было в другой реальности и вовсе не с ним, будто во сне. Келл задремал.
Когда парень проснулся, действие капсулы почти закончилось, но она помогла пережить ему самую кошмарную ночь в его жизни. Лауро тоже дремал, сам измотанный за ночь, но продолжал крепко сжимать Келла в объятиях, словно коршун, вцепившийся в свою добычу. Келл попытался осторожно убрать его руку и выскользнуть, но Манчини открыл глаза.
— Далеко собрался? — спросил он. Склонившись над Келлом, Лауро обжег его губы поцелуем, Келл почувствовал его язык. За окном начался дождь, барабаня по стеклу. Келл подумал, что вот он, его первый поцелуй… С мужчиной! С тем, кого он больше всего ненавидит, кто насиловал его всю ночь во всех позах, сломал, растоптал. По щекам Келла катились горькие слёзы. Манчини оторвался от поцелуя и внимательно посмотрел на него. Несколько смягчившись, он вытер ладонью слёзы, стекавшие по щекам Келла.
— Я знаю, что тебе теперь будет больно, — проговорил он, — но ты сам в этом виноват. В следующий раз, перед тем, как что-то совершить, хорошенько подумай о последствиях. Могу дать тебе ещё капсулы с обезболивающим.
— Мне надо идти, универ, — тихо проговорил Келл, у которого не было сил на ругань и оскорбления.
— Иди, — спокойно ответил Манчини, растянувшись на постели.
Келл встал, он заметил на простыни кровь. Это была его кровь. Парень молча оделся, почувствовав, как тело пронзает жгучая боль.
— Дай капсулы, — сказал он.
Манчини приподнялся на постели, не скрывая своей наготы, полез к столику и протянул пачку капсул.
— Только сильно не увлекайся, они могут вызвать привыкание.
Келл выхватил капсулы у него из рук.
— Могу и мазь дать, тебе она не помешает.
— Да пошёл ты, — сквозь зубы проговорил Келл, чувствуя себя униженным в очередной раз. Манчини сопроводил его издевательским взглядом:
— Хорошего дня, Келл, и, если какая-то мысль придёт к тебе в голову, тщательно обдумай, чем это может тебе грозить, чтобы не попадать в неловкие ситуации.
Келл молча вышел. Манчини растянулся на животе, по стеклам продолжал барабанить дождь, он заметил светлый волос Келла, оставленный на подушке. Дождь навевал грусть и меланхолию и Манчини о чем-то задумался, проведя пальцами по подушке.
Келл вышел на улицу, ливень шёл как из ведра, из его глаз так же текли слезы, он беззвучно рыдал и никак не мог остановиться. Он не знал, как теперь жить дальше, Манчини окончательно сломал его.