— Да, шрамы истинные… Не думал я, что еще чему-то на этом свете удивлюсь – а вот поди же… Не думал я, ли-шо-Лиэо, что есть еще такие белогорцы, которые принимают настоящее посвящение, а не просто красной охрой намазываются.

— Я думаю, он искренен в почитании Всесветлого. Посмотри, как он молится. Его сердце воистину забывает себя в видении славы Всесветлого, как и произносят его уста… — вздохнул ли-шо-Лиэо.

— Была бы таких белогорцев хотя бы дюжина, мы бы победили при Ли-Тиоэй.

— Была бы таких белогорцев хотя бы дюжина, мы бы разбудили Уснувшего, — ответил хранитель Башни.

— Не разбудить его. Восстал бы уже давно, чтобы Уурта посрамить.

— Ты говоришь, как деревенщина, — ли-шо-Лиэо по-стариковски затряс головой.

— Что ж, я деревенщина и есть, — спокойно ответил ли-шо-Оэо. – Вырос в селе, подальше от алтарей ууртовских.

— Так что, по-твоему, Уснувший – один из богов, вроде Уурта и его свиты, не будь она помянута в этом священном месте? – затрясся от негодования хранитель Башни.

— Ты, кажется, начитался свитков народа грез… — махнул невесело рукой ли-шо-Оэо. – Спит он. А отчего, почему – не знаем мы. Вот моя мудрость, вот то, с чем я войду в Ладью Шу-эна, чтобы все забыть. Этот мальчик тоже это поймет – позже или раньше.

Хранитель башни насупился.

— Да, я храню старую лодку, доставшуюся мне по наследству, на чердаке! – заявил он неожиданно. – И ты это знаешь. И знаешь то, что Великий Уснувший не спит на самом деле, но, как сказал мудрец: «Не думай, что Великий Уснувший спит воистину, но этим показуется, что найти и ощутить Его невозможно, если он сам того не возжелает. Ибо сон Его — не есть обычный сон смертных, а образ, используемый для выражения Его недосягаемости силами сотворенных Им».