Жеребята
Жеребята. Глава 11. Великий Табунщик

Наступил еще один вечер, и они втроем сидели у костра, разведенного у конюшни. После заката солнца было холодно. Циэ толковал своему новому помощнику о Великом Табунщике, о том, как его убили злые люди из его кочевья, но он опять ожил, и о том, как красива степь весной, когда цветут маки.
Каэрэ рассеянно  слушал рассказ степняка.
— Дева Всесветлого — смелая, — сказал Циэ. — Втроем убегай делать будем.
Сашиа засмеялась. Свобода показалась ей такой близкой, словно в лицо ей повеял знакомый с детства аромат степи.
— Завтра ночью тиики настойка много пить, надсмотрщики настойка много пить, совсем пьяный быть. Мы — не пить, мы на них смотреть. Коней тихо выводить и в степь, быстро, как жеребята Великого Табунщика!

— Среди звезд и холмов, среди рек и трав, — напела девушка старую песню степняков.

— Дева Всесветлого все знай! — удивился Циэ.

— Это очень красивая песня, ее многие поют в Аэоле. А я – из общины при Ли-Тиоэй, там совсем рядом степь. Если бы мне вернули мою флейту, я бы сыграла на ней эту песню… — отвечала Сашиа.

Каэрэ, не отрываясь, смотрел на девушку.

…Циэ ушел к коням – поговорить с ними на своем странном, немного похожем на тихое конское ржание, языке: ободрить перед неминуемой смертью у страшного жертвенного камня Уурта, рассказать про табун Великого Табунщика. Сашиа и Каэрэ остались одни.

— Откуда ты? – вдруг спросила Сашиа.

— Из-за моря, — не сразу и неохотно ответил он.

— Над морем всегда дымка – не видно горизонта. Старые люди говорят – там есть острова. Ты – с этих островов?

— Нет. С материка.

— Там нет материка на расстоянии месяцев плавания.

— Есть.

— Будь по-твоему.

Она прижала сочный лист дерева  луниэ к своим истертым до крови пряжей пальцам. Уэлэ отправил ее к пряхам, велев задавать ей как можно больше работы. Только из-за того, что сегодняшний вечер  был началом ууртовых праздников, все работы в имении закончились немного раньше.

— Ты в лодке добрался до нашего берега? – продолжила она, словно разговор  и не прерывался.

—  В лодке, — еще более неохотно отвечал он.

— Ваш корабль разбился о скалы?

— Какой корабль?

— На котором ты плыл. Как же иначе ты мог оказаться посреди моря? — засмеялась она.

— Будь по-твоему – корабль, — засмеялся он в ответ. Объяснять было бесполезно, да и что он мог объяснить? Он сам толком не знал, как очутился посреди моря. Без лодки и корабля.

— Ты понимаешь по-нашему лучше, чем говоришь.

— Да, наверное – ваш язык очень сложный.

— Фроуэрцы тоже так думают. Ли-Игэа, например, до сих пор говорит с акцентом, хотя он вырос среди аэольцев.

— Так он не аэолец? Фроуэрец? Посвященный Уурту этому?

— Нет, нет – разве ты не понял? Если бы он был ууртовец, он никогда бы тебе не помог. Его родители жили на земле Фериана, кроме того, он врач, а по обычаям, все врачи – служители Фериана.

— А это что за бог ваш?

Сашиа засмеялась как-то странно.

— Это – божество всего, что цветет и зреет. Каждую осень он умирает, каждую весну оживает.

— Что-то вроде Табунщика, о котором Циэ говорил?

— Да что ты! — она засмеялась еще громче. – Фериана же нет на самом деле! Это просто древние рассказы о весне и о летней засухе.

— А Табунщик есть? – улыбнулся снова Каэрэ. Ему не хотелось обижать девушку своими насмешками над ее искренним  языческим заблуждением.

— Ну конечно, есть. Послушай, что ты выспрашиваешь? — нахмурилась вдруг она. — Ты не выслеживаешь ли карисутэ? А?

— Кого? – искренне удивился он.

— Что, ты и о карисутэ не слышал? Не обманывай, пожалуйста…

— Зачем мне обманывать?

— В вашем краю не почитают Фериана? И Шу-эна? И Уурта?

— Нет.

— Поэтому ты и отказался кричать, что Уурт силен? – она сочувственно посмотрела на него.

— И не только поэтому. Я не буду поклоняться ложным богам, — твердо сказал Каэрэ.

Сашиа повернула лицо к Каэрэ – до этого она сидела вполоборота к нему.

— Вот как? Ложным богам? А ты знаешь истинного?

— Ну конечно да.

— Кто же Он?

— Кто все сотворил, разумеется.

Сашиа почти подпрыгнула от радости, вскинув руки к небу и захлопав в ладоши.

— Так ты Ему посвящен?

Но ее радостный возглас был оборван грубым голосом надсмотрщика:

— Ты, как тебя там… Каэрэ! Шевелись, мкэ Уэлэ и сам  ли-шо-Уэлиш желают тебя видеть.

Уэлиш, второй жрец Уурта в городе Тэ-ан после Нилшоцэа, восседал на роскошных носилках среди подушек и лениво брал с огромного блюда толстые ломти  жареного мяса. Склоненный раб держал золотой кубок. Перед изображением Уурта, высеченном на огромном черном камне во внутреннем дворе имения, полыхал огонь, языки которого были странного темно-фиолетового, почти черного цвета. Уэлэ, трясущийся и словно похудевший, простерся в очередной раз перед идолом и с опаской бросил, словно псу, ненасытному пламени, горсть мелких, дурно пахнущих зерен – птичий помет. Огонь еще больше потемнел.

— Я уверяю мкэ Уэлиша, что осквернение пруда произошло не так, как ему описали  многочисленные враги верного раба темного огня  Уэлэ. Вышивальщица — дева Шу-эна… была девой Шу-эна… и не могла осквернить пруд.

— Я не о вышивальщице. Что это за чужеземец, который нарушил неприкосновенность водоемов в эти священные дни? – рявкнул Уэлиш.

— О, это просто глупый раб, — трепеща от страха, проговорил Уэлэ.

— Настолько глуп, что пренебрегает днями Уурта и не кричит, что Уурт силен..

— Уурт силен! – тяжелым эхом отозвались рабы и Уэлэ.

— …чтобы поберечь немного свою шкуру. Он, случайно, не из новых карисутэ? Не из тех «старых карисутэ», я имею в виду, чьи прадеды были карисутэ, и которых почти уничтожили славный Нэшиа, друг сынов Запада и вознесший высоко темный огонь — да будет велика его память по всей Аэоле и Фроуэро! Эти карисутэ уничтожены, а их потомки ежегодно отрекаются у храма «Ладья» в Тэане. Я говорю сейчас о тех новых карисутэ, что подобно мухам на навозе, плодятся по всей Аэоле. Среди странников много бывает карисутэ. Это — лучший способ разносить эту заразу по всей стране. Поживут здесь, поживут там, смотришь, уже в каждом городе общины карисутэ. Это творится и во Фроуэро. По домам собираются. Уже несколько общин уничтожили, а они все равно плодятся. Бесстыдно, прямо перед лучами Темноогненного! – торжественно говорил Уэлиш, жуя мясо.

Уэлэ низко кланялся в такт словам высокопоставленного гостя. И привела же его нелегкая именно в это имение, именно в такие дни, когда память об осквернении этого злосчастного пруда еще так свежа! Младшие жрецы-тиики мечтают подсидеть Уэлэ, а может, и сама Флай руку не побрезговала приложить. Она — еще та змея, так давно Темноогненному служит, что знает много способов, как сжить честного тиика со свету.

— Вот этот раб, о великий служитель Темноогненного! Вы сами можете убедиться в том, что он не только недалек и туп, но еще и плохо говорит по-аэольски. Куда ему основывать общины! – нервно хихикнул Уэлэ, но в страхе подавил смешок.

Уэлиш протянул руку к блюду, взял жирный кусок мяса и, отправив его в рот, вытер пятерню о свою расшитую рубаху, плотно обтягивающую его необъятный живот. После этого священнодействия он слегка кивнул — и тиики заломили руки приведенному рабу.

— Это ты прыгнул в священный пруд Уурта в запрещенное время? – спросил, рыгнув, Уэлиш.

— Да, — ответил просто Каэрэ.

— Ты не знал, что водоемы священны? – продолжил Уэлиш допрос.

— Нет, — так же ответил Каэрэ, не поведя и бровью.

— Откуда ты? – взревел Уэлиш.

— Из-за моря, — был ответ.

— Перестань нести чушь! – махнул устало рукой Уэлиш. Это был знак, и один из рабов ударил Каэрэ в лицо.

— Он принес достойное поклонение Уурту? — вдруг спросил Уэлиш, довольно наблюдая, как кровь из разбитого носа раба капает на песок.

— Э-э… я приказал наказать его.

— Я знаю, знаю. Он не кричал, что Уурт велик, — раздраженно заметил Уэлиш. — А потом-то он поклонился Уурту?

— Да, великий служитель Темноогненного, — неуверенно пробормотал Уэлэ. Он был явно не уверен в том, что  может выкинуть этот странный раб в присутствии Уэлиша.

— При тебе?

— Нет, великий служитель Темноогненного, тиики сказали мне, — Уэлэ заломил толстые пальцы.

— Пусть поклонится еще, — с усмешкой глядя на трясущегося Уэлэ, сказал Уэлиш и произнес: — Ты, раб,  скажи, что Уурт силен и поклонись ему в виде этого огня и камня.

— Я не буду этого делать, — громко ответил Каэрэ, выпрямившись.

«О Табунщик! Табунщик! Дай ему ума молчать, не понимай делай!» — донесся шепот Циэ из-за кустов. Ни Уэлиш, ни помертвевший Уэлэ, к счастью, его не услышали.

Уэлиш оттолкнул блюдо — мясо полетело на песок, и закашлялся, подавившись непрожеванным куском. Уэлэ тщетно пытался произнести что-нибудь — глотка его не слушалась, точно высохла.

Уэлиш вытер свои пунцовые губы рукавом и с шипением (он еще не успел как следует прокашляться) спросил:

— Ты — карисутэ?

— Нет, — почти возмущенно ответил Каэрэ.

— Ты не почитаешь Уурта?

— Нет, не почитаю.

«Тише, дева Шу-эна — ты ему не помогай, себе хуже сделай. Не плачь. Проси Табунщика, чтобы его не убили тут же. Чудо проси-торопись!»

…Уэлиш слез с носилок, пнул ногой в дорогой кожаной сандалии лежащего на земле раба. За его спиной кто-то из тииков, улучив момент, жадно подбирал брошенные куски мяса с земли.

— Кто еще не почитает Уурта?

— Не знаю, — проговорил Каэрэ, подавив стон. Не хватало впутывать в это Сашиа и Циэ!

— Только он, только он такой! — забoрмотал Уэлэ, к которому вернулся дар речи.

— Кому ты служишь, оборванец? Какому-такому богу? Вся слава иных богов меркнет перед огнем Уурта!

— Слава моего Бога — не меркнет ни перед каким огнем. Он сотворил и огонь, и небо, и землю — все.

Уэлиш судорожно вскинул руку вверх.

— Ты… что, посвящен Великому Уснувшему, что так вольно поминаешь его имя?

— Нет. Я же сказал: я служу Тому, кто все сотворил. Он не спит.

Уэлиш и тиики снова повторили свой странный жест. Каэрэ глядел на них с удивлением.

— Только посмей еще раз назвать его имя! Пойдешь со мной в Тэ-ан, ли-шо-Нилшоцэа разберется, карисутэ ты или нет. Но в жертву Уурту тебя как пить дать принесут. В цепи его до утра!

…Снова они сидели рядом – дядя Николас и он, Каэрэ, но уже не на земле, а в лодке, и в руках дяди Николаса были весла.

— Возьми – надо грести, — сказал дядя Николас. – Видишь дорогу через море? По ней прошел Жеребенок Великой Степи.

И он указал на идущий до самого горизонта  – и дальше, за пределы земли, – след дельфина. Словно две волны навек остались стоять друг напротив друга, не колеблясь, не сходясь…

Он очнулся оттого, что кто-то поил его прохладной водой.

— Сашиа? – прошептал он.

— Тише, тише… Услышат… пей!

— Я хотел сказать тебе, Сашиа, — проговорил он, сделав два или три глотка, — что ты веришь в неверных… ложных богов. Надо молиться только одному Богу, который все создал.

Девушка удивленно и печально смотрела на него, ничего не говоря. Потом она осторожно коснулась его скованной руки и начертила на ладони Каэрэ две пересекающиеся линии. Он недоуменно посмотрел на нее, и она сникла. Ему стало ее жаль. Может быть, она и поймет когда-нибудь то, что он пытается ей рассказать.

— Бог… все сотворил, — попытался снова объяснить свою мысль Каэрэ.

— Да, — просто ответила она, смазывая его раны маслом.

— И солнце тоже, — продолжал Каэрэ с отчаянием.

— Да. И луну, и звезды, — вторила ему Сашиа, словно читала гимн.

Каэрэ втянул в ноздри воздух – целебное масло обожгло следы от плетей.

— Почему же вы поклоняетесь… этому… Шу-эну Всесветлому?

— Его почитают по-разному разные люди, Каэрэ, — отвечала Сашиа. – Для кого-то он – младший из свиты Уурта Темноогненного. Так говорят те, кто молится у соединенных алтарей. Для кого-то он – явление Великого Уснувшего, его священный и таинственный знак. Всесветлый – имя Великого Уснувшего, данное для утешение людей – так говорят его жрецы…

— А ты, как ты сама думаешь, дева Всесветлого? – спросил он ее.

Она не отвечала долго, а потом, снова напоив его водой, спросила шепотом:

— Ты не карисутэ?

— Да нет же, нет! – немного раздраженно ответил он. – Осторожнее! Услышат тебя… Сашиа… — он неожиданно нежно произнес ее имя, и она вдруг заплакала, прижавшись к его груди.

— Они убьют тебя, Каэрэ, — прошептала она.

— Я не отступлю от своего Бога, — ответил Каэрэ, вскидывая голову. – Ни за что.

— Не отступай, — тихо и светло произнесла она, и поцеловала его.