Миоци медленно и торжественно высыпал  ладан на раскаленный камень алтаря – сначала из левой руки, потом из правой.

— Ничего он не нашел по всей земле, и за морем не нашел ничего – ибо не было более ничего пред очами Всесветлого. И стал он тогда конем, жеребенком стал он – и излил свою кровь ради живущих, чтобы наполнились небо и земля, пред очами Всесветлого…

— А он, смотри-ка, и вправду набожный мальчик, — негромко сказал хранитель Башни Шу-этел.

— Пришел с посохом в одной рубахе и плаще, — согласился ли-шо-Оэо. – С ножом и флагой на поясе-веревке…

— Посмотрим, ли-шо-Лиэо, что на нем будет надето, когда он пробудет год великим жрецом, — пожевал губами ли-шо-Оэо. – В его руках – богатства храма и большая власть. Он завтра войдет в совет Иокамм и займет место впереди. И спорить с ним будет сложно.

— Спорить сложно с Нилшоцэа, этим новым наместником правителя Фроуэро, — ответил хранитель Башни. – Неспроста народ судачит о том, что его наставники – сыны Запада! Он ведет себя так, как будто это он, а не юный царевич Игъаар — наследник. Как будто Нилшоцэа – хозяин в нашем городе и во всей Аэоле и Фроуэро!

— Так оно и есть.

— Нет, старина Оэо! – затряс головой хранитель. – Слово Иокамма пока еще сильно против слова Нилшоцэа. И пусть даст Всесветлый этому мальчику сил не уступать до конца!

— Уступит, куда денется. Соединит алтари.

— Очень сомневаюсь. Шрамы на его теле – уж больно настоящие, чтобы он мог их променять на деньги, — заметил хранитель.