Жеребята
Жеребята. Глава 12. Брат и жрец

В тяжелом, сладком от благовоний Уурта воздухе все предметы в комнате казались окутанными дымкой. Ни единого дуновения ветра, яростно вздымавшего пыль за стенами дома рабынь-вышивальщиц, сюда не проникало.

Ли-шо-шутиик внимательно рассматривал образцы вышивок и клал их обратно на поднос, который почтительно держала старшая вышивальщица Флай. Тиик Уэлэ с удивлением наблюдал, как Миоци откладывал в сторону безукоризненно вышитые ритуальные головные повязки, нашивки, пояса, покрывала, ленты, теряя к ним интерес с первого же взгляда.

– Принеси еще вышивки новых рабынь, Флай, — приказал он, когда поднос опустел.  –

– Вот они, господин, — Флай поклонилась, и этим ей удачно удалось скрыть раздраженное недоумение – Миоци не увидел ее глаза.

Все тот же, томительный для тиика и Флай, многочасовой просмотр продолжился.

Наконец, задержав в руках расшитый золотом и бисером пояс и пристально вглядевшись в его узор, Миоци проронил:

– Я хочу видеть ту, кто вышивала это.

Флай, облегченно вздохнув, подобострастно поклонилась и вышла. Вернулась она быстро, ведя за собой юную девушку, почти подростка, по самые глаза закутанную в ветхое черное покрывало.

– Да благословит Небо служителя Шу-эна Всесветлого, — тихо произнесла рабыня, склоняясь перед жрецом, одетым в белый с золотом плащ.

– И тебя, дитя, да благословит Шу-эн. Подойди ко мне ближе.

Девушка сделала несколько несмелых шагов вперед.

– Как тебя звать?

– Сашиа, мкэ ли-шо-шутиик.

Зоркая  Флай готова была поклясться, что на бесстрастном лице их гостя на мгновение отразилось сильнейшее душевное волнение.

– Сколько тебе лет и где ты училась вышивать так искусно?

– Мне шестнадцатый год. Я с детства росла в общине дев Шу-эна близ Ли-тиоэй.

– Выбери из этих вышивок ту, что делала ты.

 Темно-красные занавеси на плотно закрытых окнах  зашевелились от мощных порывов ветра, бушевавшего снаружи, пламя множества светильников на полу и стенах колыхнулось им в такт, насыщая воздух дурманящим ароматом  праздника Уурта.

– Только эта одна, мкэ ли-шо-шутиик.

Она подала ему тот самый пояс, и Миоци увидел, что ее лицо изнурено печалью, а глаза покраснели от слез. Поймав его взгляд, она быстро вновь опустила голову.

– Если ты из дев Шу-эна, то почему не носишь подобающее покрывало? – спросил Миоци.

– Я  забрала его у нее, мкэ ли-шо-шутиик, — презрительно кивнув в сторону Сашиа, ответила Флай. – Она больше не имеет права носить его. Она жила вместе с рабом-конюхом. Она отказалась принять посвящение Уурту, как того требует новый приказ правителя Фроуэро. Все девы Шу-эна должны принять посвящение Уурту, мкэ Нилшоцэа строго следит за этим.

Сашиа залилась краской, потом еще больше побледнела и еще ниже склонила голову.

– Тебе следовало отдать это покрывало в храм Шу-эна, Флай, — поспешно сказал тиик Уэлэ, поймав гневный взгляд Миоци. – Принеси его, чтобы мкэ ли-шо-шутиик мог взять его к жертвеннику великого Шу-эна.

Флай ушла и не возвращалась довольно долго. Не обращая внимания на поникшую Сашиа, Уэлэ сказал:

– Привести других вышивальщиц, мкэ?

– Нет. Я заберу с собой эту девушку. Какой выкуп я должен отдать?

– Всего двести лэ…

Пока Миоци развязывал кошелек, тиик наклонился к его уху:

– Мкэ, может быть, вы посмотрите и на других? Эта рабыня очень молода, и вдобавок со скверным характером… У нас есть девицы, которые намного ее красивее. Ведь вы ее не только вышивать к себе берете, а?

– Что ты сказал? – переспросил ли-шо-шутиик таким голосом, что у Уэлэ затряслись поджилки.

– Ээ… да простит меня мкэ…Она умеет играть на флейте, читать и петь, если что… и снадобья знает разные – обучена у дев Шу-эна Всесветлого… да…

– Мне нравится, как она вышивает, — сказал Миоци, взяв из рук подошедшей Флай покрывало.– Ты играешь на флейте? – ласково спросил он. – Где же твоя флейта, дитя?

– Ее отобрали, — просто ответила она.

Поиски флейты не заняли много времени – и Миоци спрятал искусно вырезанный из коры священного дерева луниэ инструмент на своей груди.

А потом он набросил огромное темно-синее покрывало на голову и плечи Сашиа, и, пока они шли по пыльному двору, вышивальщицы, высунувшиеся из окон, и рабыни, стирающие белье, и конюх Циэ провожали их взглядом. Тяжелое синее покрывало полностью закрывало ветхое платье Сашиа. Сухая пыль от мощных порывов ветра летела прямо в глаза.

       Миоци принял поводья у Циэ и легко вскочил в седло, его плащ развевался на ветру, как крылья огромной бело-золотой птицы. Он подхватил Сашиа и усадил ее перед собою на коня. Она не глядя, молча уцепилась за луку седла. Вороной конь фыркая, раздул ноздри.

      Ворота распахнулись.

– Велик Уурт! – крикнул тиик на прощанье, ощупывая деньги в поясе.

– Велик Табунщик! – сказал Циэ, не сводя с них глаз.

– Всесветлый да просветит нас! — воскликнул ли-шо-Миоци и вылетел на своем скакуне на дорогу.

… Пыль над дорогой вилась клубами, а скакун-иноходец ли-шо-шутиика мчался мимо полей, над которыми багровело заходящее солнце.

       Сашиа сидела ни жива, ни мертва. Наконец, пытаясь перекричать ветер, она спросила:

– Куда везет меня ли-шо-шутиик?

– Туда, где ты будешь счастлива, — Миоци вдруг порывисто прижал ее к своей груди.

Она попыталась вырваться. Миоци пустил коня шагом.

– Неужели ты не узнала меня? – спросил он, и голос его дрогнул.

– Ты – ли-шо-Миоци, служитель Шу-эна, давший обеты в Белых горах! – в гневе крикнула Сашиа, отталкивая его и пытаясь спрыгнуть.

       Миоци осторожно, боясь причинить ей боль, удержал ее руки. Его плащ распахнулся, и девушка увидела на его груди, поверх грубой льняной рубахи, темный деревянный диск с серебристым узором по краю. Она замерла, отпрянув, а потом по-детски радостно закричала:

– Аирэи!

И, прижавшись к нему, заплакала – это немыслимая радость переполнила ее душу. Боясь поверить, она коснулась пальцами диска, поцеловала его.

– Ты слишком много страдала, сестренка… Потому ты и не узнала меня сразу.

Он остановил коня, и они сошли на заброшенное поле. Где-то рядом ручей повторял приветствие карисутэ. Из-под валунов и обугленных пней выбирались вверх тонкие упрямые стволики молодой поросли. Ветер стихал. Солнце медленно опускалось за поля. Девушка нагнулась к глубокому ручью, зачерпнула в пригоршни воду, умыла лицо. Миоци стоял рядом с ней, держа коня в поводу.

— Я думал, что ты умерла, и мы никогда больше не увидим друг друга под лучами Всесветлого. Я так тосковал по тебе… — и неожиданно для себя добавил: — Ты – все, что у меня осталось, Ийа.

— Теперь меня зовут Сашиа, брат, — тихо сказала она.

— Сашиа… Радуга… — повторил он. – Как тебе идет твое новое имя!

Она засмеялась, как ребенок.

— Мы сейчас поедем к Игэа Игэ, моему другу – ты уже знаешь его, но прежде я хочу, чтобы ты совершила обряд омовения, — сказал Миоци. – Я, как служитель Всесветлого, силен призвать его милость на эти воды, чтобы они омыли с тебя ту грязь позора, которую тебе пришлось против своей воли вкусить среди ууртовцев.

Он тяжело вздохнул и прижал ее к себе.

— Брат, — негромко позвала она.

— Что, сестра моя? Посмотри – у меня с собой чистая рубаха для тебя и священное полотенце для омовений. А здесь – масло милости Всесветлого. Не бойся, тебе не придется класть твое покрывало на алтарь. Ты и впредь будешь носить его.

Вдруг Сашиа гордо вскинув голову и став еще больше похожей на брата, проговорила:

— Я не боюсь. Я не осквернила ничем свое покрывало.

— Ийя… Сашиа! – воскликнул жрец. – Не бойся меня и не старайся меня обмануть. Я люблю тебя и все понимаю.

— Нет, ты не понимаешь, брат! – ответила девушка ему. – Меньше всего на свете я хотела бы когда-нибудь солгать тебе. И сейчас я говорю правду.

— Ты хочешь сказать… — немного растерянно проговорил Миоци, — ты хочешь сказать, что милость Всесветлого сохранила тебя от рук рабов-ууртовцев?

— Да, милость Повернувшего вспять Ладью.

— О, Милостив Ты, Всесветлый, и велика милость Твоя! – воскликнул Миоци белогорское славословие, воздевая руки к небу. – В милости своей себя являешь Ты, неведомый, невидимый!

— Всесветлый да просветит нас, — сказала Сашиа. – Что за молитву ты прочел сейчас, о брат – если мне будет позволено спросить?

Миоци перевел молитву на аэольский язык и добавил:

— Я воскликнул слова этого древнего белогорского гимна, оттого, что с тобой случилось чудо милости Всесветлого…

— Да, мне был послан человек, уважающий синее покрывало и непоклоняющийся Уурту, — ответила Сашиа.

— Где же он? – воскликнул Миоци. – Мы, Ллоутиэ, не должны оставаться неблагодарными!

— Он? – с печальной улыбкой ответила-переспросила Сашиа. – Он отведен в Тэ-ан и его скоро казнят в печи Уурта.

На мгновение воцарилась тишина – было слышно только, как журчит вода ручья карисутэ: «Фуккацу! фуккацу! – воссиял! воссиял! повернул, повернул, повернул ладью вспять!»

Сашиа склонилась к воде и просто сказала:

— Я умоюсь, и мы поедем дальше.

— Да, — ответил Аирэи.

Вода с оттенком крови еще лилась сквозь пальцы сестры великого жреца Всесветлого, как на дороге показался всадник в темном плаще – он был один, без свиты, хотя и конь, и одежда говорили о его знатности.

— Миоци! – закричал он издалека. – Миоци! Послушай меня! Ты заплатил двести лэ – я плачу тебе пятьсот. Вот кошелек!

— Что? – гневно переспросил Миоци, а Сашиа закрыла мокрое лицо покрывалом.

— Ты не узнал меня? – засмеялся всадник, спрыгивая с коня. – Вот такая неудача у меня – опоздал всего на чуть-чуть… и Уэлиш был прав, она красива… ах, красивая девчонка… давай вместе полюбуемся!

Он потянулся, чтобы откинуть покрывало Сашиа, но Миоци резко отбросил его руку:

— Как ты смеешь, Нилшоцэа! Это – моя родная сестра.

— Твоя сестра? – всадник, оказавшийся Нилшоцэа, отпрыгнул назад, и неожиданно выхватил кинжал. – Тогда защищай ее! Эй, белогорец!

Он стал похож на безумца – глаза его налились кровью.

Миоци, ни на мгновение не теряя присутствие духа, выхватил из-за пояса свой меч и шагнул навстречу бывшему белогорцу.

— Сын Запада, бог болот Эррэ предназначил ее – мне! Миоци, отдай свою сестру добром! – задыхаясь от гнева, шипел Нилшоцэа. – Миоци! Я согласен покрыть ее позор! Сыны Запада велели мне взять ее в жены!

— Я не верю в сынов Запада, — хладнокровно отвечал Миоци, отбивая коварные удары кривого кинжала ууртовца. –  И я не знаю бога Эррэ. Если бы ты провел бы в Белых горах чуть больше лун, ты бы тоже не пленялся голосами богов болот. Сыны Запада? Это наваждения, наваждения, Нилшоцэа! А истинный белогорец…

В этот момент раздался всплеск, и Нилшоцэа, оступившись, оказался в глубоком месте ручья, выронив нож.

— … истинный белогорец никогда не верит видениям, — со смехом добавил Миоци.

— Эалиэ! – закричал Нилшоцэа, барахтаясь в кроваво-красной воде и не находя опоры. – Эалиэ! Помоги мне выбраться!

— Ты не старуха и не дитя, чтобы не выбраться из ручейка, — усмехнулся Миоци. – Кроме того, у тебя за поясом еще две сабли, и, кто знает, как ты решишь ими воспользоваться. Я, пожалуй, поспешу в Тэ-ан – у меня дела. Но слово белогорца – я ничего не расскажу о нашей встрече. Твое «эалиэ!» коснулось моего сердца, о Нилшоцэа.

— Что ж, спасибо и на том, — проговорил Нилшоцэа, жалкий, в намокший, похожей на жабью кожу, дорогой одежде.

И Миоци, подхватив Сашиа, ускакал прочь на своем вороном коне, а конь Нилшоцэа печально посмотрел им вслед.

— Ты испугалась, сестра? – спросил Миоци, целуя Сашиа в лоб, как целуют маленьких детей, оберегая их от сглаза.

— Я поняла, что с тобою, брат, я ничего не боюсь, — ответила дочь Ллоутиэ. – Это и был сам Нилшоцэа?

— Да, он… бывший белогорец… Когда он испугался, вспомнил «эалиэ!»

— Эалиэ? – переспросила девушка. – А что это значит?

— Это по-белогорски означает: «нас двое!» — то есть ты не один, помощь  близка, а в горах это очень важно.

— И не только в горах, — задумчиво ответила Сашиа. – А что это за белогорский язык?

— О, это древний язык. На нем, как верят, говорили люди, жившие в заброшенных городах Нагорья Цветов… на нем написаны древние книги… кстати, мудрец Эннаэ Гаэ проповедовал на нем и вел диспуты с белогорцами – Белые горы уже в те далекие годы были местом, куда стекались люди, стремящиеся познать мудрость. И с тех пор так повелось, что, хотя любой человек может придти в Белые горы – аэолец, как я, фроуэрец, как Игэа, или даже соэтамо или степняк, он может говорить с теми, кто его понимает, на своем родном языке, но он обязан изучить белогорский  и говорить по-белогорски.

— Мы немного учили белогорский в нашей общине, — скромно сказала Сашиа. – Но нам, конечно, не объясняли, откуда все это пошло. И «эалиэ!» мы тоже не изучали. Девочкам, как считается, не надо, изучать такие вещи…

У Игэа и Аэй

– Пусть будут долгими дни брата и сестры Ллоутиэ, встретившихся после долгой разлуки! – провозгласил Игэа, поднимая свою чашу.

– Аирэи Ллоутиэ обрел то, что искал, — добавила Аэй.

Миоци пригубил вино.

– Как хорошо, что в дни Уурта у нас свой праздник, — заметил Игэа. – Терпеть не могу праздновать ууртовы дни!

– Тише, тише, – дернула его за рукав Аэй. – Прошлый раз ты просто сказал, что не привык их праздновать, и очутился…  помнишь где?

– Оставь, жена, – тогда я сказал это при тииках… очень глупо. Сашиа, твой брат спас жизнь не только мне, но и всем моим домочадцам. Я его должник на всю жизнь.

– Игэа, достаточно об этом, — прервал его Миоци.

– Никогда не будет достаточно говорить об этом. По крайней мере, мне.

Игэа произнес эти слова с сильным фроуэрским акцентом, так что даже Миоци улыбнулся.

– Ты неисправим.

– Сашиа, ты, наверное, плохо помнишь своего брата? – спросила Аэй.

– Я видела Аирэи пять лет тому назад, потом только получала письма от него. А потом… потом меня продали в это имение и того письма, где он говорил, что принял обеты ли-шо-шутиика и едет в Тэ-ан, я уже не получила.

Сашиа смяла в пальцах угол скатерти. Аэй погладила ее руку:

– Всесветлый сохранил тебя, послав тебе твоего спутника, Сашиа.

– Что с этим человеком, Аирэи? — спросил Игэа.- Тебе удалось что-нибудь узнать?

– Он в тюрьме Иокамма. Его будут допрашивать завтра. Нилшоцэа убежден, что он – карисутэ.

Щеки Сашиа стали такими же белыми, как и цветы, устилавшие пол. Она поставила недопитую чашу на скатерть и оперлась на подушку. Аэй подвинулась ближе к ней и взяла ее за руку.

– Через два дня – великий день Уурта, — донесся до сестры ли-шо-шутиика голос Игэа. – Если они собрались принести человеческую жертву, они сделают это именно в этот день, когда силы светила начинают иссякать. Это древний жестокий обычай, но ууртовцы строго его хранят.

– Нилшоцэа не согласится на выкуп этой жертвы, — негромко сказал Миоци.

– Тебе плохо, Сашиа? – спросила Аэй. – Ты устала за сегодняшний день  — оставим мужчин разговаривать, а я отведу тебя наверх, чтобы ты наконец прилегла отдохнуть.

Когда они ушли, Игэа заметил:

– Напрасно мы стали об этом говорить при твоей сестре. Она очень… привязана к этому рабу. Он сделал ей много доброго. Да и мне он понравился – такого и среди свободных редко встретишь.

– Я это знаю. Я в долгу перед этим человеком. Но помочь ему теперь очень сложно.

– Но ты ведь попытаешься? – горячо спросил Игэа.

– Да, Игэа. Попытаюсь, — сдержанно и печально ответил Миоци.