Жеребята
Жеребята. Глава 3. Ученик жреца Всесветлого

Ученик жреца Всесветлого

На верхней площадке храма Шу-эна, среди колонн, соединяющихся своими вершинами в полукруг под сводом, горел священный огонь. Солнечный диск уже полностью поднялся над городом, изливая свет на улицы и покрытые весенней зеленью внутренние дворики и палисадники, на белокаменный храм Шу-эна, на башню, на темно-красные камни храма Уурта, на рощу Фериана. Было время утренней молитвы. Ли-шо-Миоци нараспев повторял слова белогорского гимна.

— В видении твоем забывает себя сердце…

Он бросил на угли жертвенника пригоршню ладана, и невзрачные крупинки, расплавляясь, вознеслись клубами легкого ароматного дыма. Солнечный луч пронизал их.

Он склонился, простираясь перед жертвенником. Благовонные ветви дерева луниэ потрескивали в огне, их горький запах смешивался с запахом горного ладана.

Он долго лежал ниц, простирая руки вперед, и молился. Когда он встал, угли уже покраснели, ладан расплавился, а солнечные лучи раскалили медное изображение Шу-эна, проходящего через царство мертвых, которое лежало за горизонтом вод. В ярком предполуденном свете Миоци заметил краем глаза какую-то тень.

— Подойди ко мне, — приказал он мальчику, спрятавшемуся у основания молочно-белой колонны. Тот, широко раскрыв глаза, в которых мешались страх и восторг, подошел к жрецу.

— Велик Шу-эн Всесветлый, — раздался тонкий голосок. Миоци чуть было не рассмеялся — так неподходяще зазвучал он рядом с  высящимися мраморными ступенями жертвенника.

— Велик Шу-эн Всесветлый, — ответил жрец мальчику. Внезапно Миоци узнал в нем того самого ученика, которому он дал когда-то горсть орехов из храмовой корзины за лучшее чтение. Миоци еще тогда бросилась в глаза его неестественная бледность, но теперь мальчик казался еще более заморенным.

— Что ты здесь делаешь?

— Я учился молиться, — серьезно сказал тот, глядя в глаза Миоци.

— Как тебя зовут?

— Огаэ. Огаэ Ллоиэ.

— Вот как… А почему тебя тогда не было среди учеников, когда я проводил испытание для тех, кто хочет стать писцом? Ты не хочешь учиться ничему, кроме молитвы?

— Нет, мкэ, — я очень хочу учиться всему… очень! Я очень хочу стать писцом, — юный собеседник белогорца еще больше побледнел от волнения. — Учитель Зэ не разрешил мне прийти.

— Почему? — удивился Миоци, пожалев, что не уделял  достаточного внимания храмовой школе для младших мальчиков.

-Я не знаю, мкэ ли-шо-Миоци. Наверное, потому, что отец давно не платил за учебу.

— Тогда тебе придется пройти испытание сейчас. Ты готов?

Миоци взял с низкого резного столика один из богато украшенных свитков, развернул его на середине и велел мальчику читать. Тот без запинки начал читать, а Миоци одобрительно качал головой.

О, восстань!

Утешь ожидающих Тебя,

обрадуй устремляющих к Тебе взор.

О, восстань!

Тебя ждут реки и пастбища,

к Тебе взывают нивы и склоны холмов,

О, восстань!

к Тебе подняты очи странников,

в Тебе — радость оставленных всеми,

О, восстань!

чужеземец и сирота не забыты Тобой,

чающие утешения — не оставлены.

— О, восстань!

В видении Твоем забывает себя сердце —

О, восстань!

— Хорошо… а сколько утренних гимнов ты знаешь наизусть?

— Все, мкэ ли-шо-Миоци.

— Все?!

Огаэ испуганно кивнул.

— Тебя часто наказывают?

— Да, мкэ ли-шо-Миоци… — еще более испуганно проговорил мальчик.

— За ложь, надо полагать?

— Н-нет…

— Замечательно. Читай наизусть девятнадцатый гимн.

Mаленький аэолец закрыл глаза и срывающимся от волнения голосом начал:

Тебя ищет странник,

бездомный в ночной дороге,

к тебе взывает

блуждающий в буран в степи…

Он не видел, как Миоци улыбается, слушая его.

— Достаточно. Как ты их выучил?

— Я хожу сюда и слушаю, как их читаете вы, мкэ ли-шо. Я хочу научиться молиться, — повторил мальчик, глядя на жреца широко распахнутыми серыми глазами.

— Ты хотел бы служить Шу-эну Всесветлому?

— Конечно! Он благ, как поется в гимнах… Но в его служители берут только тех, у кого светлые волосы. Так сказал учитель Зэ.

Миоци взьерошил его жесткие темно-русые вихры.

— Бог не смотрит на твои волосы, а только на желание твоего сердца… Запомни это. Что же — собери угли с жертвенника в корзину. Это будет знаком того, что Огаэ Ллоиэ стал служителем Шу-эна Всесветлого.

Мальчик, затаив дыхание, подошел к мраморной лестнице и благоговейно поднялся по истертым многими поколениями жрецов ступеням. Он тщательно собрал все угли в вызолоченный сосуд и, поклонившись, подал его Миоци.
— Ты даже и это успел запомнить! — засмеялся Миоци, принимая из его рук сосуд и ставя его назад на жертвенник. — Скажи своему отцу, что ты будешь прислуживать у алтаря Всесветлого, и что ли-шо-Миоци берет тебя в ученики.

— Правда? — воскликнул Огаэ и осекся — так вести себя не дозволялось.
— Правда, — кивнул Миоци, словно не заметив этой невольной дерзости. — Слово белогорца. Беги, обрадуй своего отца!
— Он… он далеко, мкэ. Я живу при школе учителя Зэ.
— Вот как, значит… — Миоци снова погладил его по голове, задумался на мгновенье и сказал весело: — Тогда скажи учителю Зэ, что тебя берет в свой дом ли-шо-Миоци. Я подойду и поговорю с ним, а ты собирай свои вещи. А это тебе, — белогорец высыпал ему за пазуху горсть орехов из жертвенной корзины. — Беги! —  и он слегка подтолкнул мальчика, замершего в растерянной радости.

Домой, к Миоци!

На школьном дворе, грязном и пыльном, Огаэ щедро делился орехами с товарищами.

— Себе-то оставь, — сказал ему Раогаэ, отстраняя краснощекого мальчика, в очередной раз протягивавшего пятерню за орехами. — Хватит, Эори — тебе отец этих орехов каждую неделю привозит, ты их ночью под подушкой ешь!

Но за пазухой у Огаэ все равно было уже пусто. Он держал в руке последний маленький орешек, укутанный нежными листочками, как малыш — пеленками, и медлил разбивать его булыжником. Он подумал: а что, если попросить ли-шо Миоци написать отцу письмо? Вот он обрадуется, ведь он так хотел, чтобы его сын сдал экзамен на писца… А теперь Огаэ обязательно его сдаст, и отцу не придется батрачить на поле у жрецов Уурта. Можно будет ему отдохнуть, а, может быть, со временем, они выкупят их старый дом и сад, откуда их выгнали несколько лет тому назад… Там остались старые деревья, с огромными ласковыми ветвями и теплыми от солнца стволами — они помнят Огаэ, когда тот был еще совсем маленьким и качался на веревочных качелях, а отец кричал ему: «Не бойся, сынок!» Солнечные зайчики играют в листве орешника, ветка ломается, и Огаэ падает на руки отца…

— Где ты взял эти орехи? — раздался над  ухом Огаэ пронзительный голос учителя Зэ, схватившего его за руку цепкими, словно когти хищной птицы, пальцами. От неожиданности Огаэ потерял дар речи. Обреченно шелестя кронами, ореховые деревья упали под топором…

— Я… мне…

— Он принес их из храма, учитель Зэ!

Эори, сын купца, выступил вперед из стайки притихших школьников, кланяясь учителю, но громко ойкнул — Раогаэ больно ущипнул его.

— Ты брал священные орехи? Ну-ка, Эори, принеси мне крепкую розгу!

Тот опрометью бросился выполнять поручение, но отчего-то растянулся на ровном месте.

— Эх, какой ты неуклюжий! А может, сын Запада тебе подножку подставил? — сочувственно сказал сын воеводы. — Я мигом сбегаю, учитель Зэ!

С этими словами он исчез в дверях школы и долго не появлялся.

— Наконец-то! — Зэ схватил длинный прут и хлестнул им бедного Огаэ, но сухая ветка сломалась от первого же удара.
— Раогаэ! Я расскажу мкэ Зарэо о твоих выходках! — встряхивая Огаэ за воротник рубахи, прошипел Зэ.
Сын купца услужливо подал Зэ другой прут и с опаской оглянулся, но Раогаэ куда-то подевался.

— Мкэ Зэ! Я не крал эти орехи! Мне их дал ли-шо-Миоци!

Зэ гадко захохотал, пригибая его голову. Огаэ заплакал — от боли и от обиды. Мальчишки захихикали. Кто-то бросил на землю скорлупу от съеденных орехов…

Вдруг во дворе наступила тишина. Розга выпала из карающей руки наставника.

Огаэ краем глаза выглянул из-под колен Зэ.

— Приветствую ли-шо-шутиика! — задребезжал голос Зэ — совсем другой, чем раньше.

— Всесветлый да просветит тебя и твоих учеников!

Из-за спины Миоци выглядывал довольный Раогаэ.

— Я хотел бы поговорить с мкэ Зэ, — сказал Миоци.

Учитель выпустил Огаэ.

— Мкэ ли-шо-Миоци желает пройти в покои?

— Нет, — да простит меня мкэ Зэ, у меня мало времени. Я хотел напомнить, что те мальчики, которые успешно прошли испытание, должны прийти ко мне на первое занятие после новолуния.

Зэ поклонился.

— А Огаэ пойдет со мной, если мкэ Зэ не против. Он будет мне прислуживать при молитве Всесветлому с завтрашнего дня. Впрочем, он помогал мне уже сегодня.

— Он?! Огаэ Ллоиэ?.. Э-э… да… он разумный мальчишка… э-э…

— Мне очень жаль, что мкэ Зэ не сказал мне о нем раньше и не привел его на испытания. Он — лучший ученик школы храма Шу-эна, — в упор глядя на Зэ, сказал Миоци.

За спиной Миоци отчаянно жестикулировал, изображая восторг, Раогаэ.

Зэ промолчал.

— Что ты стоишь, Огаэ — собирай свой вещи, — обратился к нему ли-шо-шутиик.

— Простите меня, учитель Миоци — у меня нет вещей… — запинаясь и вытирая слезы, ответил Огаэ,

 — Это так. Он живет здесь милостью Всесветлого Шу-эна. Даже его одежда — от храма, — быстро сказал Зэ.

— Не может быть, чтобы милости Всесветлого хватило только на одну поношенную и заплатанную рубаху, — заметил Миоци, испытующе глядя на Зэ.

— Да знает мкэ ли-шо, что отец этого мальчика должен уже восемь золотых монет за обучение, а я все не гоню его сына! Он здесь учится всему.

— В том числе топить очаг и мести двор… Привозил ли отец какие-то свитки, когда отдавал тебя учиться?

Зэ метнул на Огаэ острый взгляд, но тот уже настолько осмелился, что начал взахлеб говорить:

— Свиток, один большой свиток, там гимны, и землемерие, и звездное небо…

— Ты что-то путаешь, сынок, — ласково сказал Зэ.

— Я отдам восемь монет долга и столько же — за свиток, — промолвил Миоци.

— О, что Вы, мкэ ли-шо! Это такой старый свиток… он стоит не менее десяти монет.

Миоци молча отсчитал деньги и отдал их Зэ. Школьники изумленно и восторженно глядели на происходящее.

Зэ, переваливаясь на ходу, поспешил в здание школы.

Миоци подозвал к себе Огаэ.

— Не бойся и не плачь. Ученики белогорцев не должны знать, что такое слезы. Попрощайся со своими друзьями.

Пока Миоци и Зэ заканчивали разговор, обмениваясь формальными любезностями о благости Шу-эна и о мудрости его служителей, Огаэ и Раогаэ пожимали друг другу руки.

— Ну, знаешь, я рад за тебя. У ли-шо тебе будет лучше, чем в рабах у Зэ.

— Я буду скучать по тебе, — сказал Огаэ – слезы его уже высохли.

— Скоро увидимся! — засмеялся Раогаэ. — Я  буду ходить на занятия к ли-шо.

— Да? — обрадовался Огаэ. — Постой — ты же провалил испытание!

— Отец попросил ли-шо взять меня… Ты же будешь мне помогать с задачками по землемерию, правда?

— Конечно!

Раогаэ дружески хлопнул его по плечу.

Белогорец подозвал своего нового ученика.

— Этот? — спросил Миоци, держа в руках тот самый драгоценный свиток, подаренный Огаэ отцом.

Огаэ энергично кивнул, и, смутившись, ответил, как положено:

— Да, мкэ ли-шо-Миоци.

Жрец Шу-эна взял его за руку, и они вместе ушли со школьного двора. За калиткой их ждал оседланный вороной конь.

— Забирайся! — сказал Миоци, уже сидя в седле. — Сумеешь?

Огаэ едва доставал головой до стремени, но, ухватившись за луку седла, попытался забраться на вороного. Миоци подхватил его подмышки и усадил перед собой.

— Держи поводья, — сказал он. Конь слегка повел ушами. Белогорец взял руки мальчика, уже сжимавшие кожаные ремни, в свои, и пустил коня шагом, потом — рысью. Навстречу им летел ветер, вслед  бежали деревья священной рощи.

Миновав рощу и выехав на городскую окраину, где стояли особняки знати, белогорец стремительно проскакал через распахнутые ворота в сад, за которым возвышалось роскошное белое здание.

Но они пошли не в особняк с цветами,  галереями и колоннами у входа, а в небольшой, но изящный деревянный домик в глубине сада.

В домике никого не было — не слышались шаги и разговоры рабов, никто не вышел встречать ли-шо шутиика. Все это показалось Огаэ одновременно странным и замечательным. От деревянного пола босым ногам мальчика было тепло. Солнечные зайчики играли в листве старых, могучих деревьев за окном. Белогорец снял свой плащ, оставшись в простой белой рубахе.

— Ты ведь голоден? Раздал орехи ребятам? Возьми вон тот кувшин с молоком и лепешки, сядь здесь и поешь, — Миоци указал ему на циновку у окна и вышел.

Огаэ принялся за еду, с любопытством оглядываясь по сторонам. Большая чистая комната, куда привел его ли-шо-шутиик, была, по-видимому, кухней — здесь стояла огромная плита, на которой громоздились горшки всех размеров и цветов, на полках стояла расписная глиняная посуда. Под потолком висели пучки трав и мешочки с пряностями. Потрескавшиеся ступени вели в подвал.

Выпив все молоко и съев половину гигантской лепешки, Огаэ осторожно выглянул в окно и увидел, что Миоци сам расседлывает коня. Он очень удивился — не только учитель Зэ, но даже самые младшие тиики поручали это рабам. Здесь же не было видно ни одного раба. Никто не встречал господина…

Вошедший вновь белогорец спросил его весело:

— Ты умеешь колоть дрова? Пойдем, поможешь мне.

Великий жрец Иокамма с легкостью справился с дюжиной чурбаков, а Огаэ аккуратно сложил дрова в поленницу.

— Молодец, — похвалил его Миоци. — Теперь покажи мне, как ты умеешь растапливать печь.

Хотя Огаэ много раз делал это в доме и школе Зэ, сегодня от волнения ему никак не удавалось высечь огонь кресалом. Миоци помог ему — пламя быстро заиграло среди сухих веток.

— Запомни, Огаэ: прежде чем возжигать огонь Всесветлого, надо научиться зажигать обычный огонь в очаге. Налей масло в светильник — он должен гореть постоянно, и спрячь кресало в ящичек Шу-эна — рядом с очагом… А теперь пойдем и принесем воды. После дневной молитвы надо омыться… а тебе — так и просто необходимо, — он потер чумазые щеки Огаэ, на которых еще оставались разводы от слез.

…Вода быстро нагрелась на раскаленной плите, и Миоци, выливая чан в деревянную кадушку, приказал:

— Снимай свою рубаху и брось ее сразу в печь — там ей самое место. А  теперь полезай сюда. Не бойся, — засмеялся он,- не ошпаришься. Это тебе зола и губка — отмывайся, как следует.

— Мкэ ли-шо-Миоци! — раздался женский голос.

Пожилая женщина в пестром покрывале вошла на кухню. За ней следовали четверо рабов, нагруженных корзинами с едой.

— О, Небо! Что мкэ ли-шо здесь делает! О горе! Как будто нет рабов — дрова колоть и печь топить…и воду таскать! О горе, горе! Хозяин все время приезжает через задние ворота… О горе мне!

— Не горюй так, Тэлиай — мне это в радость, я привык так жить в Белых горах, — улыбнулся в ответ на причитания пожилой рабыни-ключницы Миоци. — А работы в доме много, хватит и для рабов…

Огаэ робко выглянул из-за кадушки — он так и не успел залезть в воду.

— Позаботься, пожалуйста, об этом мальчике — он будет жить у меня с сегодняшнего дня.

— Хорошо, мкэ! А что изволите приготовить вам на обед?

 — Я сегодня ничего не вкушаю до захода солнца, а вечером придет ло-Иэ — приготовь то, что он любит.

Тэлиай горько покачала головой, но ничего не сказала.

Миоци погладил Огаэ по волосам, и ушел в сад, в сторону пруда, блестевшего под солнцем среди густой зелени.

Тэлиай, раздав поручения по хозяйству каждому из рабов, распустила их, сняла верхнее пестрое покрывало, повязала белый передник, и, засучив рукава, сурово спросила Огаэ:

— Ты поел хоть что-нибудь? Наверняка учитель Миоци тебя теперь по-белогорски воспитывать будет… они там себя голодом морят.

Не дожидаясь ответа, она сунула ему целый пирог с ягодами, и так, вместе с пирогом, посадила его в кадушку.

— Значит, ты из школы Зэ? — спросила она, нещадно намыливая юного белогорца. — Из той, что при храме Шу-эна?

Огаэ не мог отвечать — рот был занят — и только кивал.

— Что же вас не кормят в этой школе?.. Тощий ты какой! А за что тебя так наказывали? Ты, может, большой проказник? Смотри у меня! — сурово сказала ключница, увидев многочисленные следы от розог Зэ.

Испуганный Огаэ отрицательно замотал головой.

— Да уж, знаю — бедный, потому всегда и виноват, — уже более мягко добавила рабыня, заворачивая вымытого до скрипа ученика Миоци в большое полотенце с вышивкой по краю.

— Вот, попей молочка, — сказала она, усаживая его на ту же циновку у окна.

Огаэ сначала подумал, что лопнет, но нет, место еще оставалось…

— Тебе сколько лет?

— Десять.

— Небо! Совсем тебя в этой школе заморили! Ну ничего, я тебя откормлю. А рубашек я тебе сегодня нашью, пока в полотенце посиди…

И она неожиданно поцеловала его в обе щеки.

+++

— Ну, что же, ли-шо-Миоци,  покажи мне этого своего способного ученика.

— Он в горнице спит, — шепотом вмешалась в разговор Тэлиай.

— Вели ему прийти наверх, — кивнул Миоци.

— Не надо, — сказал Иэ, поднимаясь с циновки. — Пусть спит.

Он и его бывший воспитанник спустились по крутой лестнице.

— Вот ты какой, младший Ллоиэ, — тихонько проговорил эзэт, вглядываясь в лицо спящего ребенка. — Славный род!.. Где-то твой отец?

Он благословил Огаэ, не касаясь, чтобы не разбудить ненароком, и набросил на него свой шерстяной плащ.

— Ты должен быть ему и за отца, и за мать… сумеешь ли?

— У меня есть твой пример, учитель Иэ.

— Э-э, — погрозил ему пальцем Иэ, — ты еще молод брать учеников.

— Не оставлять же его у Зэ! — возмутился Миоци.

— Я не об этом, Аирэи… Конечно, ты правильно сделал, что взял его к себе.