— Как здесь темно! – воскликнул он. – Здравствуй, Зарэо! Здравствуй, Раогай, дитя мое! Надо отодвинуть штору.

И, не дожидаясь, пока Зарэо позовет рабов, странный гость левой рукой резко отодвинул тяжелую занавесь, почти сорвав ее с крюков.

— Вот так-то получше, — рассмеялся он.

В дневном свете, льющемся в комнату, теперь было хорошо видно, что у человека открытое благородное лицо с выступающими скулами и крупным острым носом. Когда луч света упал на него, то синие глаза гостя вспыхнули удивительным пламенем, словно бьющим изнутри.

— Зэнсти Игэа, гоэрто! – засмеялся Зарэо, произнося приветствие по-фроуэрски, с необычным для аэольского уха ударением в имени гостя на первый слог. – Друг, Игэа, здравствуй! – продолжил он уже на родном аэольском. — Проходи и садись!

— Зэнсти Игэа! – произнесла и девушка, старательно выговаривая гортанные фроуэрские звуки. – Ли-Игэа, отец не разрешает мне выходить на улицу!

— Отец прав, милое дитя, — ответил Игэа по-аэольски, но в речи его был слышен акцент. – Тем более что на улице сегодня сыро и холодно… Дай мне твою руку, я посмотрю, что за пульс у тебя сегодня.

— Пульс у меня превосходный! – заявила Раогай, с готовностью протягивая врачу свою тонкую, но сильную руку. – И я почти уже не кашляю.

Раогаэ последний раз показал сестре язык через полуприкрытую дверь и удалился в свою комнату.

Игэа присел на маленький табурет рядом с постелью занемогшей дочери Зарэо, и, взяв ее за руку, некоторое время молчал.