— У белогорцев нет рода, — перебил его не менее престарелый ли-шо-Лиэо, хранитель Башни Шу-этел. – Их жизнь посвящена Всесветлому.

— Я происхожу из рода Ллоутиэ, — ответил Миоци, вскинув голову, и его густые светлые волосы рассыпались по плечам, как конская грива.

Старцы многозначительно переглянулись.

— Тогда еще более удивительно, что ты избрал Всесветлого, а не Темноогненного, — заметил ли-шо-Оэо. —  Ты не боишься, что твои родители – в списках Нэшиа?

— Нет. Я не боюсь, — ответил Миоци, чеканя каждое слово. – Я прошел два посвящения – и на моем теле остались навсегда следы от них. Я целиком принадлежу Всесветлому и более никому.

С этими словами он откинул свои одежды, и старцы увидели еще свежие следы от страшных ран после жестокого обряда.

— Подумать только! – покачал головой ли-шо-Оэо после минутного молчания. – Согласился на этот обряд… да ты, наверное, и постился три луны до этого?

— Да, — отвечал Миоци немного удивленно. – Как того требует обычай.

— Ты запахнись, запахнись-то, — заторопил его хранитель Башни. – Нечего перед нами, стариками, хвастать. Вот твой ладан.

Он сделал знак, и раб подал белогорцу корзину со светлым, прозрачным ладаном. Этот ладан стоил больше, чем золото: чтобы сварить его, требовались месяцы.

 Миоци склонил колени перед жертвенником Всесветлому. Свет полуденного солнца отражался в огромных медных зеркалах, и гигантские солнечные блики слепили всех троих, вошедших в алтарь. Закрыв глаза – он не хотел щуриться – молодой белогорец опустил руки по локоть в драгоценную корзину и зачерпнул ладан – благоухание распространилось в воздухе, и раб Нээ прошептал что-то, а по его одухотворенному лицу потекли слезы.