Словно бабочка, порхала Милли Мэй между трактирными столами, и эти грубые дубовые доски на миг показались Тимоти цветочными лепестками.
Тимоти потряс головой и вернулся к своему ведру с картошкой. Он уже осилил и морковь, и репу, но это ведро казалось бездонным. Кухонная дверь была раскрыта нараспашку, выпуская пар и жар в общий зал, и он мог следить взглядом за официанткой, сколько захочет. А что толку? Она никогда не согласится погулять с ним, хоть и знакомы они уже целых два месяца. Раз так, не стоит и глядеть на неё. Вот не далее как вчера он набрался духу и попросился на её семейный праздник, на крестины. Сестра у неё первенца родила, а это уж торжество так торжество — всех знакомых приглашают. Что он, не знакомец, что ли? Но Милли Мэй на это лишь пожала плечиками, и хорошенькая мордашка её в обрамлении тёмных кудрей разом стала скучной и непонимающей.
Тимоти поёрзал на табурете, который специально притащил сюда, под дверь в тщетной надежде насытить своё сердце. Два месяца… Целыми днями он знай чистит овощи, да под самую ночь прибирается в зале. Рукоятка ножика от усилия вжимается в ладонь, и кожа уже пошла волдырями.
«А ведь нож надо бы наточить», — промелькнуло у него в голове. Но эту мысль тут же потеснили другие.
Огарок, дававший его работе немного света, был на исходе. Опять придётся просить у хозяина свечу, опять вычтет из жалования, да за расточительность влетит… Из зала доносились пьяные песни, а временами — ругань. Хоть бы не пришлось разнимать драку! Трактир под вечер был почти заполнен, и лица сидящих едва виднелись за дымной завесой. Вот вошло ещё двое посетителей. Этим остаётся только сесть в углу у самой кухни, в темноте и духоте.
