6

Дореми пыталась обнять его, приникла к шее, но он оттолкнул:
— Ты только раздражаешь меня! Я тебя давно уже разлюбил, мне больше не нужна твоя любовь! — сказал Харон, зная, какую боль причинят ей его слова. Он сделал отличный ход — она влюбилась в него без памяти, каждую минуту думая о нем, мечтая о нем и казня себя за то, что не отдалась ему в тот раз. Харон злобно ухмылялся.
Дореми закрылась в своей комнате и подолгу плакала. Из ее комнаты доносились звуки грустной музыки, которую она играла на пианино. Они не разговаривали. Дореми почти не выходила из своей комнаты, упиваясь страданиями неразделенной любви. Так прошел месяц. Харон убедился в том, что она действительно сильно его любит, мечтает о нем, и совсем утратила надежду вернуть его; она с каждым днем увядала, как сорванный и втоптанный в грязь, цветок. Кажется, пришло время свершений.
Харон вошел в ее комнату, просочившись сквозь стены. Он, не говоря ни слова, начал очень нежно целовать ее, чем полностью обескуражил.
Говорил, что на самом деле очень ее любит, и сам за этот месяц сильно страдал. Дореми не могла поверить своим ушам. Он назвал ее «своей нежной камелией», на руках отнес на кровать, где они начали бесстыдно совокупляться, предаваясь самым изощренным ласкам в самых изощренных позах, и в этот раз их не сможет остановить даже образ старой ворчливой Лиз.
Дореми постоянно твердила, что любит его и плакала от счастья, когда он в очередной раз доводил ее до оргазма.
Они весь следующий месяц не вылазили из постели, перепробовав почти все позы. Дореми была ненасытной, ей всегда было мало его. Харон мучил ее, отказываясь заниматься с ней любовью, когда она больше всего жаждала его тела, чем еще больше влюблял в себя, как запретный плод.
Харон устраивал для нее выступления, организовывая целые концерты. Они гастролировали по городам и пользовались популярностью. Их считали интересными, яркими людьми, и приглашали на любой банкет, любой прием. Пригласить их считалось за честь. Они были украшением любого праздника.
Дореми писала новые песни, окрыленная вдохновением и любовью. Все ее песни были о нем и о любви к нему.
«Еще одна душа на крючке», — подумал Харон.
Через некоторое время он сообщил ей, что завтра должен уехать по очень важному делу, не терпящему отлагательств. Дореми устроила истерику, думая, что Харон хочет покинуть ее.
— Я вернусь, — сказал он, — когда придет время. Ты узнаешь нечто новое и поможешь свершению. Ты должна ждать и любить меня, — он вытирал ей слезы, ручьями текущие по щекам, как у плаксы. Она, согласившись, кивнула:
— Я буду ждать.
Они провели последнюю, очень нежную ночь, обмениваясь трогательными признаниями и обетами. Дореми напевала песни о нем, его любви и красоте, а он едва ли не лизал ее гладкую кожу.
Даже с рассветом, Дореми не хотела его отпускать, едва не зацеловав.
Харон отстранил ее, сказав, что ему нужно идти. Что она должна ждать. Недостатка в деньгах у нее никогда не будет и, если она чего-то хочет, то ей будет достаточно об этом подумать. Пусть продолжает гастролировать, все будет получаться.
Со слезами на глазах, с шепотом о безумной любви и клятвенных обещаниях, она отпустила его, поцеловав в губы, и чуть не умерев от любовных чувств.