4

Утром можно было сходить в ванную, которая казалась огромной. Возле ванной стояли ароматизированные свечи, сводящие с ума своими тонкими ароматами. В воде плавали лепестки цветов, которые будто шептали, нежно касаясь ее кожи: «Помни, что я люблю тебя»…
Зная, что Дореми любит играть, Харон заказал в номер пианино. Теперь Дореми могла в спокойной обстановке играть ноктюрны Шопена.
— Как все чкдесно! — восхищенно воскликнула Дореми, забыв о своем, вернее, уже не своем, старом доме. К хорошему человек всегда привыкает быстрее.
Харон молча наблюдал за ней, за ее поведением, за ее мыслями.
Он не разговаривал с ней несколько дней, а просто наблюдал, исполняя ее мысленные желания.
— Спасибо, — наконец смущенно проговорила Дореми, — за все…
Харон лишь странно улыбнулся в ответ.
Дореми совсем не знала, как вести себя. Харон молчал, делая для нее все и по всему дому валялись открытки и записки, в которых было написано, что он ее очень любит. Она не могла понять, какого пола это творение, выделывавшие такие фокусы. Как к женщине из снов ее к нему тянуло, но, скрывающийся под этой личиной демон, отталкивал и пугал.
— Если хочешь узнать, какого я пола, можешь сама посмотреть, — сказал Харон и улыбнулся.
Дореми сконфуженно ушла к себе в спальню. Она. Оно. Снова пришел во сне. Эта рыжая, огненная, доводящая до настоящего оргазма, женщина… Сегодня она было страстной и требующей к себе внимания. Волчицей. Дореми казалось, что она чувствует прикосновения этой рыжеволосой женщины. Но рядом никого не было. С полки, как поцелуй, свалилась нежная белая роза вместе с музыкальной открыткой, в которой, под мелодию для влюбленных, она прочла: «Помни, что я люблю тебя»…
— Зачем ты все это делаешь?! — разозлилась Дореми, отшвырнув открытку. Ей хотелось ворваться в спальню Харона, растормошить и призвать к ответу. Пусть объяснит, зачем все это покупает, пишет и подкидывает, читает ее мысли, снится ей… Она помчалась к спальне. Но войти в нее не решилась, присев у двери на корточки, поглаживая гладкую, отполированную, дверь. Манящая тишина, неизвестность, и гладкая, скользящая дверь…
«Входи, я давно жду тебя», — послышался ясный мысленный голос.
Дореми поежилась.
«Входи, не трусь».
Дореми неловко приоткрыла дверь. Харон сидел на кровати, возле целой горы кружевных подушек, красивый, как никогда. Его фарфоровое лицо освещали несколько стоящих свечей. Пеньюар был дерзко распахнут, обнажая очень красивое кружевное белье. Он сидел, сложив ноги по-турецки. Его длинные густые волосы струились по обнаженным точеным плечам, а огромные глаза сияли в темноте. Восхищенная этим великолепным зрелищем, Дореми затаила дыхание, боясь спугнуть виденье.
Она смотрела на Харона, как на идола. Он мягким жестом подозвал ее к себе.
— Ну, спрашивай, все, что еще недавно намеревалась спросить, — его голос был ехидным, Дореми не могла произнести и слова.
— Зачем?.. — наконец проговорила она.
Харон откинул прочь волосы с лица и встал с постели, как хороший актер, который входил в разные образы. Он подошел к окну — сквозь штору пробивался слабый свет зарождающегося утра.
— Деньги — ничто, — сказал Харон, — это пыль. У меня их столько,, что никто не сможет сосчитать! Но я могу существовать и без них. Я могу сделать так, что любой богач перепишет на меня все свое состояние или откроет на мое имя счет в банке. У меня есть доступ к сознанию человека, а этот ключ поважнее, чем любой сейф. Я это к тому, что все, что я тебе купил и подарил, такие же ничтожные мелочи, как выкинуть бумажку в мусорное ведро. Дело вовсе не в этом. Ты не можешь понять, кто я такой, да и не поймешь! В мозгу человека это не уложится. Если хочешь банально считать, что я черт с рогами, то можешь так и считать. Я люблю тебя. И жду твоей взаимности очень давно. Если любишь, ведь, разве не все равно? И я не в коем случае не пытаюсь тебя купить! Если ты отвергнешь меня — это твое право, но тогда я буду очень, очень страдать…
Дореми не знала, что ей делать, как себя вести. К нему тянуло, но он тут же отталкивал.
Ее будто смыло волной какого-то странного любовного и возбуждающего шепота. Она, не помня как, очутилась на мягкой постели, в объятиях рыжеволосой женщины.
— Я люблю тебя, не бойся меня… — шептали губы Харона. Дореми так возбудилась, что захотела переспать с ней, но не во сне, а наяву. Она была уже готова к этому, готова отдаться сжигающей ее страсти. Руки Харона, как щупальца осьминога, пытались проникнуть везде. Дореми была почти уже без одежды, как перед глазами всплыл образ тети ЛИз, которая, грозя пальцем, говорила о грехе и Дьяволе.
— Прости, я не могу… — виновато сказала Дореми. Прикрывая обнажившееся тело, она убежала к себе в спальню.
— Проклятая старуха! Мерзкая старуха! — брызгая слюной, говорил Харон. Рассвет уже вовсю ворвался в окна. — Это был бы замечательный день для совокупления! Черт бы тебя побрал, старая, испортившая все дело, лохудра! В ад тебя, стерву! — он ударил кулаком по столу, на котором все еще плакали, догорая, восковые свечи…