Что-то изменилось. То ли из-за того, что силу молодецкую некуда было деть, то ли успокоительное в еду перестали добавлять, то ли просто из-за непоняток, что дальше будет, невольные каменщики стали взвинченными, агрессивными. То там, то тут начинались перебранки и потасовки из-за мелочей. Вернувшиеся с дознания жестами показывали, что им вопросами «выклевали печень». Уходили надолго, возвращались не все. Многих сразу грузили в вертолёты и увозили в неизвестном направлении. Приходили улыбчивые люди в сером, собирали чьи-то вещи в мешки и уносили. Молча, всё с той же улыбкой, и сразу было понятно, что койка освободилась. Если нижняя, кто-то сверху быстренько суетился, чтобы её занять — нижние-то койки «блатные». Размещался, вещи раскладывал, его вызывали, а потом приходил улыбчивый человек в сером — и койка снова свободна. Допрос продолжался уже несколько дней. Сначала брали только мобилизованных, но потом пришла очередь и отмеченных буквой «Д», и часть из них тоже не вернулась.
Глядя на всё это, Наив вдруг остро почувствовал неволю и бессмысленность своего тут нахождения. Прошло так много времени, а в ответах на свои вопросы он не продвинулся ни на шаг. Разве что знание, что из коридора никто не выходит, стало объективной реальностью. Он вспомнил, как Жесть показывал «правду», стоя в очереди в тоннель, подумал, что, может быть, он как раз в этой яме, в каменоломнях. Жив ли? То, что людей на самом деле не выпускали за границу, могло быть и простым желанием получить себе бесплатную рабочую силу, с которой можно делать всё что заблагорассудится. Их точно никто не будет искать — ушли же «туда», значит с концами. Хотя… Все они теперь принадлежность, кто-то чуть больше, кто-то чуть меньше. Воспоминания о Веар вновь стали отзываться в сердце болью. Она, наверное, переживает, что от него давно нет вестей, бедняжка. И мама переживает, но он уже ничего не может сделать.