— Да, погоди немного. Возьми вот мою командирскую сумку, в ней фотография и письмо жене. Сможешь – отдашь. Если придётся туго – сожги. Адрес там, на конверте – Сталинград, Поселок СТЗ, улица Третья Кольцевая, дом Клавдии Твороговой.

— Теперь ступай. Не мешкай. Вот. Уже тронулись, гады. Стволами автоматов бабенок с детьми погнали…

Брели спотыкаясь по разбитой снарядами и бомбами дороге в направлении капонира, по перевернутой и выжженной земле, испуганные белорусские женки, вели за руки мальцов и девчушек, совсем маленьких боязливо прижимали к груди. Ковыляли меж воронок и трупов, как могли, опираясь на подоги, хромые деды и бабки. Позади, толкая отстающих людей стволами, толпой двигались немецкие гренадеры.

            Вот люди вошли в сектор огня первого пулемета капонира.

Капонир молчал.

Вошли в зону огня второго.

Капонир молчал.

Все ближе и ближе подходил страшный конвой.

Молчал капонир.

Оставались какие-то несколько десятков метров. И тут из амбразур до боязливо подходящих людей донеслось – капонир запел!

— «Вставай проклятьем заклейменный,

— Весь мир голодных и рабов!»…

Пел, лежа за своим максимом священные слова Советского пролетарского гимна, обезноженный капитан Красной армии, коммунист, орденоносец Александр Руссиянов. Пел, он, поднося к виску свой ТТ с последним патроном в патроннике. Смог, задыхаясь, прохрипеть, сжимая штык от «СВеТы» в коченеющих руках, выплёвывая слова и кровь из простреленной груди, казанский татарин, комсомолец, Ильдар Давлетов. И как он пел! Две строчки осилил спеть и умер. Пел, хрипя от усердия, бывший беспризорник и «гроза» ростовских рынков, старшина-сверхсрочник Петр Сидоркин, с трудом приподнимая тяжеленый нижний бронелюк капонира.