Игэа осторожно перешагнул деревянный порог и ступил на простые травяные циновки.

Навстречу им выбежал Огаэ, держа в руке зажженный светильник, и склонил голову под благословение жреца.

— Всесветлый да просветит тебя. Ступай читать вечерние гимны.

Ли-шо-шутиик взял из рук мальчика светильник и повел гостя в главную комнату, предназначенную для молитвы, чтения и бесед.

— Да, — только и сказал Игэа. — У меня дома побогаче будет.

На полу лежали все те же циновки из травы, в искусно плетеной корзине стояли свитки — на них поблескивали золотые застежки,- единственное золото, если не считать светильника  на алтаре перед очагом.

Миоци отодвинул висящие шторы из тонких пластинок священного дерева луниэ — еще один предмет роскоши — запах луниэ отпугивал мошек и прочих тварей — и сказал:

— А здесь живет Огаэ. Видишь, у него есть и матрас с сеном, и простыня, и шерстяное одеяло.

— Ты меня очень удивляешь, нечего сказать, — покачал головой Игэа.

— Хочешь, оставайся на ночь здесь — наверху есть комната с неплохой периной.

— Твоя?

— Нет, для гостей…

— Погоди, а кого ты держишь здесь? Рабов? – спросил Игэа, заглядывя в соседнюю дверь: на полу пустой комнаты лежали доски, едва прикрытые грубым полотном.

— Нет, не рабов, — ответил Миоци, с трудом сдерживая смех. — Это моя спальня.