— Нет! — вдруг вскрикнул Игэа, будто очнувшись. — Не тронь Аэй и малышку! Зачем тебе все это, Нилшоцэа? Довольно меня одного…

— Ты смеялся над Ууртом в Белых горах, когда был еще сопливым мальчишкой, и думал, что он забудет? — негромко ответил ему Нишоцэа, так, что никто больше не мог их слышать. — Теперь Уурт посмеется над тобой.

— Эалиэ! — раздалось вдруг. Игэа вздрогнул, блуждая взглядом по залу. Нилшоцэа резко обернулся, его движение повторили почти все собравшиеся. Это был непонятный белогорский возглас, который как глоток свежего воздуха ворвался в духоту.

      Задремавший хранитель башни, ли-шо-Лиэо, дряхлый белогорец, проснулся, услышав знакомое слово, и с удивлением обнаружил, что заседание все еще идет. Его сосед, жрец Фериана, отложил четки и решил созерцать действительность. Ууртовцы, жадно глядевшие на то, как палачи срывают одежду с заключенного, недовольно зашумели.

— Кто в здравом уме не поклонится Темноогненному? — громко провозгласил, почти пропел, Миоци. Шум сменился на одобрительный — это был любимый гимн жрецов Уурта.

— Как представляется нам, служителям Всесветлого, ли-Игэа, искусный врач и воспитанник Белых гор, а также верный служитель богов Аэолы, которые и даровали ему его искусство, сейчас просто находится в помрачении ума, — сказал Миоци.

— От жары еще и не то случиться, — пробормотал хранитель башни.

— Противно благости Шу-эна его за это преследовать.