— Простите меня, сотник… – имя я произнести не смогла, их заглушили слёзы вины.

Он обнял меня и слегка прижал к себе.

— Ну полно, кнесенька, — его рука поглаживала мою спину.

— Я (всхлип) не (всхлип) хотела (рыдание)…

— Никто не пострадал, — говорил сотник.

— Правда? – с надеждой, что он говорит истину, спросила я.

— Истинная! – твёрдо кивнул сотник, — Ну, единственное, у одного воина сгорела борода, бедняга, — хмыкнул Боеслав, — в неудобное время решил насладиться своей красотой в зеркале. И это на ночь глядя!

— А его лицо? Оно не в ожогах? – распереживалась я.

— Для воина честь иметь шрамы, — пафосно произнёс сотник.

О Господи! Я сожгла лицо воину! Меня ударила дрожь.

— Кнесенька, с его лицом всё хорошо, говорю же, борода сгорела. А борода у него во истину хороша была. Густая и аккуратно остриженная, — с восхищением проговорил Боеслав, — Но она ещё отрастёт!

— А есть другие пострадавшие?

— Сгорели шатры, пожитки воинов и еда, — отмахнулся сотник, — Главное люди живы, а вещи и другие можно сшить.

— Я должна им помочь! Ведь по моей вине…

— Кнесенька, ну в чём ваша вина? Вы ещё не умеете контролировать свою силу стихии. Ни один воин не предъявит вам обвинения в этом.

— Но пункт уничтожен!

— Половина уже восстановлена.

— Имеются пострадавшие!

— Борода и пожитки. Мёртвых от пожара нет.

— Но я не могу сидеть в стороне, пока…

— Вы правы! – согласился сотник, — Поэтому, — он достал калиту́^[11] кожаный мешочек с тесьмой, в котором звякнули деньги, — вам необходимо прогуляться по деревне и отвлечься. А когда вернётесь в пункт тут всё будет как прежде.