Иэ ничего не сказал в ответ. Гроза проходила почти над самым домом. Вспышки молний отражались от стен, озаряя неестественным светом сидящих Сашиа, Иэ и вернувшуюся Тэлиай.

Нээ, мокрый от дождя, снова заглянул в дом.

— Лодка у дверей! – воскликнул он. – Я пойду, позову Огаэ – нельзя его бросать, если вода придет!

Никто ему не ответил. Он снова скрылся.

Вдруг Игэа, стоя на лестнице, позвал Иэ. Тот встал, жестом удержав Сашиа на ее месте, и пошел в комнату Каэрэ. Тэлиай обняла Сашиа, и они обе молча плакали.

— Нээ думает, что лодка – это просто лодка, а большая вода – это просто наводнение… — вдруг сказала Сашиа.

— Он простой человек, не суди его строго, — отвечала Тэлиай. – Я только после смерти Аэрэи поняла, что лодку, спасающую от большой воды, хранят не на чердаке, а в сердце.

Человек в белом плаще стоял перед жертвенником, воздев руки к неверному свету ветвистых молний, сияющих до горизонта. «О, восстань!» — шептали его губы. Руки его и лицо были неразличимы во тьме. Огонь на жертвеннике не горел. Внизу, под его ногами, лежал город Тэ-ан – человек стоял на площадке Дев Всесветлого, месте, где дева Шу-эна исполняет Великий Обет Башни.

Дева Всесветлого только тогда совершенна, когда она может взойти на Башню. Вся жизнь ее – уже не ее, но отдана Всесветлому. И в тот час, когда пришло ей время взойти на Башню, да придет к ней каждый и плачет перед ней, и она станет каждому сестрой и матерью, братом и отцом, и возьмет их печаль. Ибо жизнь в ней – уже не ее, но самого Всесветлого, и она шагает в его Ладью добровольно, и в этом – тайна. Делает она то, что желает Всесветлый, и не может никак совершить, и непрестанно совершает. Ибо не как человек с человеком соединяется Всесветлый с девой, но открывает ей себя, как орел, покрывая ее крыльями, осеняя ее, сильный, и, совершенная, она живет жизнью не своей уже, а его. И умирает она, чтобы жить, и это – тайна. Кто шагнет в его Ладью, кто познает тайну девы Всесветлого?