— Отчего же правитель не прислал в наместники своего сына? – спросил Миоци.

— Царевича Игъаара? Ты не первый этому удивляешься. Молодой царевич – воистину благородный юноша, хоть и отец его пришел к власти подлым путем. Может быть, поэтому правителю Фроуэро больше по сердцу аэолец Нилшоцэа, чем родной сын. Правитель – человек набожный, молится сутками в древних священных пещерах у болот, припав к земле…

— Ты опять о сынах Запада? – нахмурился Иэ. – Не говори мне, что ты веришь тому, что они являются в пещерах!

«И правда, — подумала Раогай в сундуке, — отчего отец заговорил о сынах Запада так серьезно – он же всегда называл рассказы о них бабьими глупостями…»

— Являются – не являются, а все больше народа кричит, что «Уурт – силен!» и вера болот расползается по странам Аэолы и Фроуэро… — покусывая ус, сказал воевода. — Ну да ладно. Нилшоцэа прибыл пару недель тому назад. Помешался на выслеживании потомков карисутэ, особенно из благородных. Так что будь осторожен, — снова повернулся Зарэо к молодому белогорцу. —  Карисутэ он ненавидит, словно и впрямь сам Нэшиа в него вселился. Откуда это у него — не знаю.

— Я не карисутэ, — спокойно ответил жрец Всесветлого.

«Потомки карисутэ? Разве они еще есть?»

Тут Раогай вспомнила длинную очередь сломленных людей, приходивших отрекаться раз в год от веры своих предков в храм «Ладья» в их городе Тэ-ане. Она помнила ее с раннего детства. Очередь редела с каждым годом, и теперь потомков карисутэ — которых называли «сэсимэ» — кличкой-ругательством —  было совсем мало. Они приходили, оборванные и нищие, и зажигали огонь на алтаре Шу-эна, отрекаясь вслух от своего непонятного бога.