—  И карисутэ молились в лодках на реках, — сказал Иэ.

– Странно, кругом — обмелевшие и высохшие реки, кроме великой фроуэрской реки Альсиач, а лодку до сих пор считают чем-то священным, — заметил воевода.

— Фроуэрцы, верящие в Сокола, хоронят своих умерших в лодках, плывущих по реке Альсиач к морю, — сказала, печально глядя на Зарэо, Лаоэй. Тот опустил голову и смолк.

— Над морем – дымка, — задумчиво сказал Миоци.

— А ладья Шу-эна? – спросил Иэ отчего-то.

— Ну, я думаю, этой лодки все бояться, — засмеялся, словно желая скрыть от сотрапезников нахлынувшую тоску, воевода.

— А Повернувший вспять Ладью? – спросил Иэ снова, стараясь посмотреть в глаза воеводе Зарэо..

— Эх, оставь степнякам их Великого Табунщика и Жеребенка Великой Степи! – сказал Зарэо с каким-то отчаянием.

— Ты ведь помнишь историю о самой первой жертве, Зарэо? – неожиданно спросила Лаоэй.

— Положим, помню… ее старики поют на новый год.

— Что ж, я немолода, так что мне ее и петь. А каждый новый день начинает какой-то новый год. Сейчас вечер, и в нем кроется будущий рассвет.

— Был верный жрец и был жрец неверный пред Всесветлым, а более не было ничего, — проговорил Иэ.

— Неверный не принес Всесветлому жертвы – так как более не было ничего, и не было жертвенных коней, — продолжила Лаоэй.

— А верный пошел странствовать – по всей земле и за море…

«Море… оно тут, недалеко, — подумала Раогай в сундуке. – Но над ним все время туман… и корабли не ходят. Только лодки у берега. И маяк. Бабушка зажигает его в на ночь и в непогоду. Хотя зачем – никто не приплывет с моря… из дымки… Отчего так случилось? Никто не знает…»