— Он так велик, что Ему не нужны жертвы. Его свободы боятся люди – они думают: что же Он потребует от них, если они обратятся к нему? А Он сам жертвует Собой ради сотворенных Им.

— Постой, ты сказала о Великом Табунщике.

— Сказала? Да это так… с языка слетело…

— Нет, не слетело. Ты давно хочешь поговорить со мной о нем. Ты хочешь, чтобы я сама спросила?

— И хочу, и не хочу…

— Это он – Жеребенок Великой Степи? Тот, который повернул ладью вспять? Тот, который один властен в своей весне? Кто он? Почему это учение запретно?

Лаоэй взяла девушку за руку, улыбнулась и запела:

— Только Табунщик властен в своей весне.

Он собирает в стаи звезды и птиц.

Он в свой табун собирает своих коней,

Он жеребят своих через степь ведет.

Гривы их – словно радуга над землей,

Ноги их быстры, копыта их без подков,

Нет на них седел, нет ни шор, ни узды,

На водопой к водопадам он их ведет,

Мчится весенней степью его табун,

Мчится, неукротимый, среди цветов,

Мчится средь маков, степь одевших ковром.

Только Табунщик властен в своей весне.

Раогай со страхом и неясной радостью слушала старушку, как вдруг снаружи раздалось:

— Велик Шу-эн Всесветлый!

— Небо да осенит вас! — ответила звонко Лаоэй, и прошептала: — Дитя, это какие-то гости… Знаешь, что — спрячься-ка ты в сундук!

— Всесветлый да просветит нас! — раздалось у входа.

Уже из сундучной щели Раогай увидела, как в хижину вошли трое — два путника были в простых шерстяных плащах и льняных рубахах белогорцев, а на третьем был тяжелый плащ воина. Она не могла видеть их лиц.