— Ну, папа!

— Ладно, мой сахарок, я не могу на тебя злиться.

Вдруг из-за штор что-то упало. Скорее всего это был крест с моим телом. Еще обрушилась гора игрушек, и оттуда повалились спрятанные девочкой тела. Мое тело, которым к своему собственному удивлению, я мог еще управлять, освободившись от гвоздей, начало шататься по залу.

— Дочь.

— Папа.

И когда должны были уже начаться семейные разборки, мое тело врезалось в невозмутимого дворецкого, и моя голова упала наземь вместе с подносом.

Передо мной стоял её отец. Дьявол в своей плоти, но не тот, что показывают нам по телеку, не тот, что висит на баннерах в Лимбе, не того, что нам показывали в пьесе, а какой-то маленький, пузатый, с козлиной головой, длинными рогами и копытами.

— Человек? – удивился козлоголовый.

— Человек, – повторила девочка.

— Человек, сэр, — подтвердил дворецкий.

— Я его не отдам! – топнула копытом дочь дьявола после не долгой паузы. – Он мой! Мой! Мой! Мы поженимся! И я нарожаю ему кучу детишек!

— Вот же черт, — прохрипела моя голова.

Тут дьявол чихнул, испачкав слюнями и соплями свою жиденькую козлиную бородку.

Настала тишина, которая прервалась протяжным воплем.

— Стоп! Переснимаем, — ревел режиссер.

— Всем вернуться на изначальные позиции! – говорил голос за кадром.

Мне сунули папиросу, прикурили. Кто-то подбежал к девочке и начал поправлять ей волосы и туш. Люциферу вытерли пасть и отослали обратно за дверь, за декорации.