Тут песня добралась до взрывного припева, и меня сшиб грузовик. Сначала слетели мои кроссовки, следом разлетелось содержимое порвавшегося пакета. Один из фалоимитаторов прилип присоской к лобовому стеклу сбившей меня машины, затормозивший чуть дальше, чем надо. В глазах всё закрутилось, переливаясь и сливаясь в размазанную кляксу.

Когда моё тело окрасило асфальт красным, появилась боль. Я почувствовал всё, сломанные кости, предательски прорвавшие кожу, стёсанное лицо до черепа, разорванные куски голого мяса, сочившуюся кровь.

Неужто конец? Какой-то глупый и никчемный. Должно быть всё иначе, по-другому? Ведь так?

А Аннушка уже разлила смазку, и всё было как было. Мир потихоньку угасал, и меркли лампы фонарных столбов, а в голове лишь крутилось то, что я не купил хлеба. Предательское напоминание пыталось убедить меня, что я как будто сейчас встану, отряхнусь, соберу все сестрины прибамбасы и пойду за хлебом, но вместо этого передо мной лишь захлопнулся тяжелый занавес, позволяя воцариться тьме под буйные аплодисменты.

Краем глаза замечаю странную фигуру в черном саване с косой наперевес и коробкой пончиков, которые она жадно поедала.

— Даже пообедать нормально не дают, — отозвалось существо.

— Я люблю тебя, Жанн, — неожиданно для себя сказал и осознал я, но лихорадочные ладони зрителей истошно бились друг об друга, заглушив мое признание.

— Ох надо же, — и передо мной занеслась коса, вся испачканная пудрой и присыпкой от пончиков.