— Отец Огаэ здесь? – воскликнул Миоци. – Позови его сюда, Тэлиай, если он еще не спит. Пусть поужинает с нами.

…Когда на пороге гостиной появился невысокий, ссутулившийся человек, с дочерна загорелым лицом и узловатыми натруженными руками, какие бывают у поденщиков и батраков, Миоци встал навстречу ему.

— Я рад видеть гостя и еще более рад видеть отца моего ученика.

— Да воссияет свет Неба в глазах ли-шо-шутиика! – произнес старик, падая на колени перед Миоци.

Тот поспешно его поднял и усадил на подушки у стола.

— Как ваше имя, отче? – спросил Миоци.

— Огаэ Ллоиэ, мкэ ли-шо-шутиик, — озираясь по сторонам, неловко поклонился он.

       Тэлиай принесла блюда, от которых исходил восхитительный аромат восемнадцати трав, делающих ее баранину несравненной. Иэ наполнил чашу вином и подал ее Огаэ-старшему.      

— Не смущайтесь, добрый человек, — сказал он. – Мы – белогорцы, и уважаем и ваши седины, и ваш дальний путь.

Огаэ-старший отхлебнул вина, обмакнул лепешку в подливу у самого края блюда, и, надкусив, положил ее подле себя. Склонив голову, он некоторое время шевелил губами и морщил лоб, словно собираясь с мыслями.

— Мкэ ли-шо-Миоци, — проговорил он вдруг неожиданно твердо, почти сурово. – Я – из рода Ллоиэ, и мой единственный сын – последний Ллоиэ. Раньше это имя гремело по Аэоле, теперь мы растоптаны в прах. Но среди нашего рода никогда не было рабов! Я благодарен мкэ за его заботу о моем мальчике, за его доброту. Огаэ говорил мне, что вы его даже никогда не наказываете… Но рабство для Ллоиэ хуже самых тяжелых побоев.