— Мкэ ли-шо-Миоци! Мкэ Иэ! – воскликнула он, кланяясь им. Миоци улыбнулся старушке.

— Мкэ ли-шо-Миоци, прикажете накрывать ужин?

— Нет, Тэлиай – мы не будем ужинать.

— Мкэ Иэ, — воскликнула Тэлиай, обращаясь к эзэту. — Мкэ ли-шо-Миоци почти ничего не ест. Как так можно! Одни вареные зерна, да сырые овощи, да водой запьет! Даже ли-шо-Кээо, хоть он тоже из Белых гор, ел и мясо, и сыр, и вино пил… Зачем же я здесь живу, когда для хозяина ничего не нужно готовить из еды! Пусть мкэ продаст меня в храм Уурта – там уж что-что, а поесть умеют!

— Не горюй, Тэлиай, — неожиданно для Миоци весело сказал Иэ. – Накрой ужин для меня. Ли-шо-Миоци готовится к завтрашнему служению и не может вкушать хлеба после захода солнца.

— Зачем же хлеб! Пусть и не ест хлеб, раз мкэ не позволяют его белогорские законы. У меня столько всего наготовлено! Даже ли-шо-Оэо – а он тоже из Белых гор – не придерживается так строго правил, а уж он-то самый уважаемый ли-шо-шутиик храма Шу-эна и один из главных в Иокамме, — горестно продолжала восклицать Тэлиай, поливая им на ноги воду. – Помяните мои слова: мкэ ли-шо-шутиик уморит себя голодом.

— А где Огаэ, Тэлиай? – спросил Миоци, беря из ее рук полотенце.

— Ох, мкэ ли-шо-Миоци! Вас не было вчера весь день, а я и не знала, как мне быть! Не гневайтесь на меня. Ведь к мальчику приехал его отец! – Тэлиай поспешно зажигала светильники в гостиной. — Мне не хватило духу его выгнать. Да простит меня мкэ! Я позволила ему остаться. А уж одежда у него была такая, что страшно в руки взять! Я ее в печь, а  ему новую дала, да ему велела как следует вымыться с золой и с губкой, и оставила ночевать. Огаэ с ним все время и все про мкэ Миоци ему рассказывает.