-Огаэ! – затормошил он его. – Тот застонал, но не откликнулся. Миоци вынес его наружу, в сад, и встал в стороне от лунной дороги.

Прохладный, чистый воздух сада, напоенный предрассветными запахами трав и цветов, принес мальчику облегчение. Он широко открыл глаза, и то ли спросил, то ли просто сказал:

-Учитель Миоци, я умру?

-Нет, нет, — заговорил Миоци, глядя в его глаза, лихорадочно блестевшие даже в полумраке. – Нет, Огаэ. Тебе трудно дышать?

-Вы будете меня… помнить?

-О Всесветлый! Огаэ, что ты такое говоришь!

Он прижал его к своей груди. Огаэ улыбнулся и закрыл глаза, снова впадая в забытье.

-Тэлиай, — растерянно обратился Миоци к рабыне, тихо стоящей рядом. – Что нам делать?

Тэлиай впервые видела, что он потерял самообладание.

-Мкэ ли-шо-Миоци, — сказала она с мягкостью пожилой женщины. — Не думайте плохого – дети часто в жару говорят всякое… Есть еще много средств. Одно из них мы сейчас испытаем. Оно должно наверняка помочь.

Она поспешно ушла в дом.

Миоци, держа на руках Огаэ, опустился на колени.

«Великий Уснувший, — умолял он. — Проснись же, восстань, восстань – все ждут Тебя! Проснись ради этого ребенка! Или Тебе все равно? Ты спишь! Твои сны бесстрастны! Ты неумолим!»

       Он вскочил на ноги. От неожиданного толчка мальчик зашевелился, застонал. Лунная дорога бледнела.

       Подоспевшая Тэлиай хотела взять Огаэ у ли-шо-шутиика, но тот сам перенес его в дом. Там, на кухне, присев на низкую скамью, он держал Огаэ на руках, пока Тэлиай разворачивала одеяло и снимала с него рубашку.