-Простите, учитель Миоци, — прошептал Огаэ. — Я… отец… — он в отчаянии закрыл лицо руками и зарыдал. – Простите… Не выгоняйте меня – я больше не буду плакать … — с этими словами он разрыдался еще сильнее.

Миоци обнял его за плечи. Огаэ вздрогнул всем телом, не понимая, что случилось.

-Что ты, Огаэ! Куда я тебя выгоню! Не плачь… Да ты весь горишь! Ты болен?

-Нет, мкэ ли-шо Миоци…

-Болен, конечно…

Миоци принес из дальней комнаты теплое зимнее одеяло и завернул в него Огаэ. Луна тем временем перекрыла весь оконный проем, и вся комната наполнилась неживой желтизной. Огаэ больше не плакал, он словно впал в забытье и только что-то бормотал, вцепившись в одеяло. Взволнованный Миоци бегом кинулся к Тэлиай.

       Пожилая рабыня не спала.

-Эта луна не дает покоя и вам, мкэ? – спросила она, оборачиваясь.

-Тэлиай, Огаэ заболел. Я не знаю, что делать. Что ты делала, когда у тебя болели дети? Не помнишь?

Тэлиай как-то странно посмотрела на него и мигом накинула платок поверх ночной рубахи.

…Вскоре она уже авторитетно говорила ли-шо-шутиику:

-У него жар, мкэ ли-шо… Шутка ли: такие переживания! Бедное дитя! Надо развести воду с уксусом да обтереть его. Я мигом сделаю. Не беспокойтесь – ему сразу полегчает.

Они обтирали его несколько раз, но мальчику не становилось легче. Тэлиай поила его каким-то отваром – зубы Огаэ стучали по краю чашки, питье расплескивалось.

       К рассвету он стал тяжело дышать и просил отнести его к отцу. Миоци взял его на руки, начал ходить с ним по комнате. В неверном лунном свете ему показалось, что губы ребенка посинели.