-Нет, нет, мкэ, не делайте этого. Аэрэи был бы против… да и я против. Не надо. Мкэ ли-шо-шутиик зажигает священный огонь Шу-эна, а у нас в нем нет доли… — запальчиво начала было Тэлиай, и осеклась.

-То есть ты хочешь сказать: Аэрэи не почитал и Шу-эна, а не только Уурта? – изумился Миоци.

-Забудьте, забудьте все, что я тут наговорила… — испуганно заговорила рабыня. – Да просветит Шу-эн мкэ за его доброту! Да осветит он его разум и…

-Постой, Тэлиай, ты что, боишься меня? Ты думаешь, что я работаю в сыске Нилшоцэа? Мой дядя был жрецом карисутэ, и я не стыжусь и не скрываю этого.

Тэлиай внимательно посмотрела ему в глаза.

-Зато Нилшоцэа, будь уверен, уже внес тебя в свои новые списки, как внес он мкэ Игэа. Одно неосторожное движение – и Уурт настигнет тебя. А ты – последний из Ллоутиэ. Ты должен беречь себя.

-Ллоутиэ не берегли себя никогда, и поэтому род наш славен, мамушка Тэла. Ты сама это знаешь. И мой молочный брат был настоящим Ллоутиэ. Жаль, что мы с ним не свиделись. Я отчего-то часто думал о нем в Белых горах, а однажды он мне приснился.

-Правда? – улыбнулась Тэла сквозь навернувшиеся слезы.

-Давно… была ранняя весна, в горах таял снег… Недавно было равноденствие, и рождалась новая луна. Я спал в хижине Иэ. Это было за день до моего первого посвящения, я пребывал в посте и молитве несколько месяцев. На молитве я уснул. Вдруг отворилась дверь, и двое людей вошли в хижину. Я подумал, что это тиики-белогорцы пришли за мной, сказал: «я готов», и хотел идти с ними. Но один из них жестом не допустил меня. Я помню, что хотел рассмотреть его лицо и не мог. А лицо второго я помню – он был светловолосый, веснушчатый, с голубыми глазами и улыбался мне. Он был мой ровесник. Увидь я его сейчас, узнал бы из тысячи. В волосах его был вплетен шнурок, а на нем вышито «Аэрэи».