«Что ты доебалась ко мне со своим оркестром! – Думал Виталий Николаевич. – И ведь не первый раз уже! Ходит такая, строит из себя добрую и заботливую, всё хочет насоветовать мне что-то, суется сюда без спроса, старая шаболда!»

А сам глядел, не отрываясь, на пузырящиеся мятые груди, нагло выглядывавшие наружу, и представлял, как бьет Варвару Александровну по голове чайником, срывает с нее халат, старушечьи панталоны с засохшим желтым пятном на том самом месте, и заталкивает в мохнатую промежность свою голову целиком, кричит в глубину вонючего чрева кошмарные непредставимые богохульства, поет государственный гимн, хрипит все матерные слова, какие знает, а потом тащит тяжелое Варварино тело во двор, набивает ей пузо сырой землею.

В такие мгновения ему было и гадко и весело. Но сны и фантазии всегда кончались, а скука, беспробудная, мятежная, злая скука оставалась. Скука была повсюду и была всем, царствовала над каждым событием, владела всяким словом, направляла любое движение. Все чувства были отравлены ею еще до своего зарождения. Скука являла собой паутину, из которой сплетена иллюзия жизни, а как высвободиться из такого капкана, если не призвать себе смерть в помощницы и наложницы?

Наденька, его Наденька… Она чуть было не увела его с желанной тропы, едва не заставила отказаться от задуманной гибели, и сейчас он корил себя за слабость и временное помешательство, твердо решив, наконец, покончить с собой.