— Отец, не надо, не делай того, что задумал. Там нет того, что ты ищешь, ни свободы нет, ни успокоения, глупая жажда твоя не найдет утоления. Там только холод, от которого трескаются кости, и вечный иней лежит на ресницах, не дает разомкнуть вдавленных глаз. Горло затянется морозной плесенью, стужа поглотит даже шепот натужный твой, он не достигнет ничьих ушей, осыплется наземь тонкими льдинками. Туда уходят все неродившиеся. Я проходил там, я знаю то место. Но я ведь так и не стал живой плотью, я не познал мир с его кромешными муками, что искривляют тело, с его обманчивыми надеждами, что сгорают, не оставляя пепла, с его мятежными страстями, что выжигают людские лики. А потому, пройдя обледенелыми тропами, я взошел по ступеням из белоснежного снега, на самый верх, по ту сторону неба, где и родился рождением подлинным, вернулся к истоку Божьего сновидения. Но ты…ты останешься там навечно. Ведь ты рожденный, но не родившийся, ты как будто есть, но как будто и нет тебя, ходишь, дышишь, всё не найдешь себе места. Ты не живой еще, ты в самом себе, как незрячий зародыш, спишь тяжелым сном мертвеца. Это душа закупорена в утробе твоей, оплетенная кожистыми ветвями, морщинистыми, безжизненными, и день за днем лишь гниёт пуповина, не дает дозреть. Хочешь выскоблить её прочь, как меня вырезали из материнского лона? Мертвый сын говорит с мертвым отцом, но мы мертвы с тобой разной смертью, я – призрак того, чего уже не будет; ты – призрак того, чего еще не было. Вглядись в это сияние, что я показал тебе.