Виталий Николаевич не знал, была ли это любовь, но ему очень хотелось любить Наденьку, быть с ней. Идея о смерти как-то отодвигалась, становилась туманной. Хотя в разговорах с Ильей Сергеевичем, случавшимся уже не так часто, он по-прежнему рьяно утверждал, что хочет оборвать свою жизнь, что не хочет быть ёбаной куклой в невидимых лапах, что страшен грех старости, а радость бесплодна. С Надей он никогда не поднимал эту тему и, тем более, не делился порнографическими фантазиями из глубин своего воспаленного воображения. Рядом с Надей это всё казалось чужим и лишним. К тому же Надя, как правило, умудрялась избегать неприятных для себя обсуждений, то погрузившись в чтение нового романа Альенде, то убегая на кухню проверить чайник, то вдруг вспомнив, что ей нужно просмотреть рабочую почту. Но однажды Виталий Николаевич завел беседу о прошлом, об их прошлом. Он хотел разобраться в том, почему они расстались. Как могло так случиться, что женщине, заполнившей сейчас почти всё его существование, не удалось тогда завладеть его чувствами. И в итоге Надя рассказала ему то, чего он не знал и не хотел знать: когда Виталий Николаевич уехал в Казань, она выяснила, что беременна. Потом был аборт, осложнения, долгая болезнь, депрессия, ей пришлось уйти из института, она хотела умереть, но именно тогда покончил с собой Надин племянник, застрелившись из отцовского табельного пистолета, и она была уверена, что он взял на себя жертву за её жизнь, оплеванную и скомканную, которую ей пришлось восстанавливать затем много лет.