Виталий Николаевич не стал кончать, вздохнул и скатился с неё.

— Скучно! – Воскликнул он. – Как  же бессмысленно всё, бессмысленно! Как же скучно!

Ничего более не говоря, он оделся и ушел.

На следующий день она позвонила ему, сказала, что больше не хочет его видеть, это конец. Их повторное расставание заняло гораздо меньше времени, чем первое, лишь полминуты телефонного звонка. Её голос не дрожал, не выражая ни презрения, ни горя, был спокойным и ровным, словно она сообщала будничную, ничего не значащую новость. Но для него это прозвучало неожиданно, как разряд картечи посреди совершенной тишины. Он был оглушен и раздавлен, не в силах принять, что именно Надя, перехватив инициативу, приняла это решение, что женщина, так негаданно возникшая в темнице его закупоренной жизни, вдруг сама разрывает с ним эту странную связь, и в оставленную распахнутой ржавую дверь теперь летят сухие листья и мертвые ветки, погоняемые обжигающим сквозняком. Он настороженно прислушивался к себе, к гулкой емкости своего существа: что со мной? страдаю ли я? неужели настигло и меня страдание? Но нет, он не мог назвать это страданием, это походило скорее на какую-то едкую животную досаду, на голодный зуд неудовлетворенного вожделения. Не находя себе места, он звонил ей десятки раз, но она сбрасывала звонки, и он снова набирал её, не зная даже, что скажет ей, если она всё-таки возьмет трубку, пока на смену длинным гудкам не пришла механическая безучастность автоответчика.