— Да нет никакой русской тоски, Виталий. Есть просто русскость, какой-то стихийный звериный стыд, которым расшита, как гнойным бисером, вся наша история. Это не некий загадочный порыв души, а сугубо телесное проявление, когда овчарке ошейник натирает шею до крови, но она не знает, как снять его, не умеет, от того и впадает в бешенство. Отсюда и все эти неоправданные войны, ритуальные бунты, религиозность, доведенная до сектантства или до молчаливой насекомовой обрядовости, невнятное и невразумительное богоискательство, вожделение некой высшей избранности и, конечно, безграничная, чудовищная страсть к измывательству над собой и ближним. Поэтому русские постоянно лгут себе, называют кесарево – боговым, а богово – не боговым, и так во всем, и строят на этом свой великий храм из золота и застывшей предсмертной пены. Я вам больше скажу, русскость –  это сифилис, не национальный признак, а именно — сифилис, только поражает он не тело, а душу. И блудливая суматошная душа, заработав себе эту болезнь, проходит весь путь от первичных шанкров до почти полного гниения, попутно заражая, естественно, всех вокруг, при этом воспринимая это своё губительное состояние не как болезнь, а как дар, божественное клеймо.

— И нос потом отваливается?

— Непременно!

Илья Сергеевич закурил витую, невообразимых размеров трубку, от чего вся комната наполнилась густым дымом, и откинулся на спинку стула. Старые часы тикали то медленнее, то быстрее, время то расширялось, а то сжималось до размера пустого зерна, и Виталий Николаевич чувствовал, что скольжение бытия совсем его укачало, подступила тошнота и кислая слюна наполнила рот.