Мальчик шел прямо к нему, и свет, исходивший от него, ширился, начинал становиться видимым, почти осязаемым, сияя золотистым нездешним цветом. Виталий Николаевич не мог сдвинуться с места, хотел было привстать, но тело не слушалось. Мальчик тем временем подошел совсем близко и встал перед Виталием Николаевичем. Чистые серые глаза смотрели на него в упор, наполненные такой кристально ясной невинностью, словно не видевшие никогда мира, и вместе с тем в них цвела такая печаль, как будто промелькнули перед их взором тысячи жизней, канувших, сгинувших без следа в слепых жерновах мельницы дней. Свет, что излучал мальчик, перекинулся на Виталия Николаевича, окружил, похищая его у предутренней темноты, у ночной угрюмой бездомовщины. И тут его осенило, что этот мальчик – их с Надей неродившийся сын, возраст совпадал с годами, прошедшими с их первого расставания, а эти огромные серые глаза были в точности, как у него, сомнений не было. И он стоял теперь рядом, почти касаясь, как живой, словно воистину появился на свет, а не пропал в медицинских отходах, вырванный из тела его матери, разодранный на кусочки. Виталий Николаевич почувствовал, как цепи в груди дрогнули, порвались, и грудь отозвалась настоящей болью, которую он так желал и всё не мог испытать; судорожно забилось растущее сердце, еще больней, еще сильнее.

Мальчик взял его за руки и сказал ласково: