“Сзади никого нет”, — тихо говорю я себе и понимаю, что не верю в это: “Есть! Уверен, что есть. За спиной, в том, дальнем углу, сверху меня, вокруг меня”.

И словно я почувствовал сквозь одежду, на своей коже дуновение колючего морозного воздуха, несущего миллиард микроскопических осколков стекла, обдирающих ее с плоти. Я поворачиваю голову и смотрю на заглядывающего в дверь мастера Луку и вижу его глаза — они словно увеличиваются в размерах, темнеют и становятся черными:

-Пожалуйста, сэмпай, убей меня, — беззвучно двигаются его губы.

Нос заполняется терпким  тошнотворным запахом пироксилина, горелого эбонита и плоти затрудняя дыхание. Я смотрю в эти черные глаза и с трудом делая глубокие вздохи, пытаюсь нащупать кобуру пистолета, которая, как и всегда находится у меня на поясе справа и сзади. Но сейчас она зажата между моей спиной, шарниром подлокотника и спинкой сидения, а я накрепко пристегнут к креслу  двойным крестообразным ремнем. Я не могу до него дотянуться, и я начинаю дергать ремни, одежду, начинаю злиться, паниковать. Дыхание становится все более не ровным, а я все рву и рву ремни в отчаянии освободиться и достать оружие. Мне холодно, мне больно, мне страшно…Я задыхаюсь. Я ору.

Перед глазами появляется чья-то рука, щелкает тумблер, на мгновения ослепляя и оглушая меня, кто-то сдергивает с моей головы шлем и жмет на замок ремней на моей груди. А потом чьи-то руки откидывают правый подлокотник и, придерживая меня, помогают вылезти из кресла. Но ноги меня не слушают и я словно мешок падаю на выступающий из пола ребристый кожух пулемета. Спустя короткое время, отдышавшись и придя в себя, я поднимаю голову и, видя тревогу в белых, мутных как у покойника глазах Луки Ильича молча встаю и выхожу на платформу подъемника.