— Анфиса?

— Прости, — она улыбается, несомненно, по ее телу в этот момент распространяется это прекрасное чувство: когда ничего не болит. — Я… я хочу жить, Анечка… прости…

Я чувствую себя такой стопроцентной идиоткой, что невольно начинаю смеяться. Они обвели меня вокруг пальца. Приехали, заразили, разбередили душу своими дурацкими извинениями и лишили права на лечение или хотя бы на безболезненную смерть.

— У Артема же мои гены. Я поправлюсь. Как и он… Я позабочусь о своем мальчике…

Я готова покляться, что не об этом она думала, когда воровала таблетку.

— Так хорошо, когда в груди не горит, — слабо шепчет Анфиса, закрывая глаза.

Я сажусь на пол рядом с диваном. Какая теперь разница? Она предала меня снова, но злости больше нет. Включаю телевизор, который в последнее время показывает только один канал. Открываю бутылку с шампанским и пью прямо из горла. Дыхание моей сестры выравнивается, она, счастливая, уснула. Я кашляю, давясь алкоголем, смотрю какой-то старый фильм советских времен, периодически чешу разбитые болезнью руки.

Глаза слезятся, но не от эмоций, а от вируса. Я не знаю в какой момент это происходит, просто вдруг отдаю себе отчет, что сестра больше не дышит. Таблетка ей тоже не помогла. Большая часть их семейства ушла из жизни без страданий, а я обдумываю, как бы последовать за ними. Мне умирать в любом случае будет больней. У меня же нет волшебной таблетки. У меня ее украли и даже не дали право на жеребьевку, дабы судьба определила победивших. Еще и оставили на моих руках восьмилетнего мальчика с надеждой на его спасение в рамках общего конца света.