В тот же день симптомы появились у Анфисы, затем, почти одновременно, у меня с Олегом. Жаропонижающие вначале спасали от боли, затем перестали. Правительство запретило выходить на улицы, но каждый день к дому подходил закутанный в защитные одежды военный и оставлял у почтового ящика паек с едой.

Генка умер. Наверное. Он больше не звонил, не отвечал и не появлялся в моей жизни, а я каждый день твердила себе, что скоро это все кончится и мы все встретимся на небесах: он, я и мои родители. Это придавало сил, но и вселяло какой-то первобытный страх.

Перебои с электричеством и водой стали постоянными. Интернет иногда работал, и из него мы узнавали, что все, кто нарушали режим карантина расстреливались издалека. Военные, похожие на космонавтов в своих защитных комбинезонах и масках, штудировали улицы. Наверное, это было правильно. Те, кто не заразились имели право на то, чтобы попытаться выжить. Конец света наступил внезапно, но никто к нему не был готов.

Во многих странах разрешили эвтаназию: больные умоляли о смерти. И я понимала, что через пару недель буду в точно таком же положении.

***

Я достаю из почтового ящика небольшой конверт. В нем возможное решение наших проблем. Руки чешутся, комариные укусы превратились в маленькие гнойные язвы. И в груди уже зажегся тот чертов огонь всепоглощающей боли, о котором рассказывал мой милый Мурзик.

Генка был прав. Смерть лучше, чем мучения. Чувство, будто твой организм медленно выгнивает изнутри, наполняя тебя кусочками оторванных внутренностей. И это только начало.