— Так  вот, куда  ломанулись  рифовые  акулы — проговорил  я — Ты  накормил  их супом  Джейн! — я  разразился  приступом  дикого  смеха  с  новой  силой — Что было  хоть  за  блюдо  Джейн? — я, не  унимаясь  сквозь  смех, спросил  ее.

  Джейн, встав  с  лежащего  меня  на  свои  колени, с  заплаканными  черными красивыми, но  уже  злобными  глазами, посмотрела  на  своего, теперь, тоже смеющегося  до  коликов  в  животе  брата. И  на  смеющегося  дергающегося  от  смеха  в  судорогах  меня. Как  на  сошедших  с  ума  двух  идиотов.

  Она, смущенная  нашим  идиотским  над  ней  смехом, вспыхнув  бешенством, ударила  меня  в  грудь  обеими  руками, сжав  свои  загорелые  маленькие прелестные  девичьи  пальчики  в  кулачки. С  дикой  яростью  разгоряченной несправедливой  обиды  латиноамериканки  Джейн  крикнула — Дурак! Ты, напугал  меня, дурак!

   Больно  потом  шлепнула  мне  по  щеке ладонью  своей  руки  и  соскочила  на  ноги. Она, оттолкнув  к  бортовым  леерным  перилам  ограждения  с  дороги  Дэниела, крикнула  ему  в  лицо — Ты, тоже дурак!

  Потом, добежав  босиком  к  палубной  иллюминаторной  надстройке  до спуска  в  трюм  к  лестнице, подбирая  по  пути  свои  потерянные  тапочки. Еще  раз, резко  повернувшись  в  слезах, выкрикнула — Какие  вы  все мужики дураки!

  И  убежала, рыдая, вниз  в  свою  каюту.

Недоверие, и  какие-либо  по  отношению  ко  мне  с  ее  стороны  сомнения были  окончательно  сняты. Я  все  понял, Джейн  любила  меня  до  полной одури. И  это  тому  было  ярким  подтверждением.