Миньку сразу же подхватили Таисия с Александрой, стягивая с него одежду, растирали руками, он плакал и дрожал. Голицын упал на спину. Сознание начало путаться. Смутно он видел, как Степан и Ратмир потащили его в комнату, как стягивали вещи, что-то говорили. Но воздуха предательски не хватало, кашель душил и душил, кожу начало колоть. Он всё же потерял сознание.

Когда Голицын открыл глаза в комнате был только свет от лучины, сам он лежал у печи, укутанный в одеяло, рядом маленьким комком сопел свернувшись Минька. Сказать что-то не получалось – горло словно открытая рана – болело при каждом звуке. Вся семья сидела рядом, ещё рядом было куча лекарств, какие-то чашки и тарелки. Сил не было. Голицын закрыл глаза.

Уже ближе к утру поднялась температура, и каждое движение было балансировкой между жаром и холодом. Таблетки проглотить не удалось, да и вообще глоталось с трудом. Смоченная в уксусе повязка дала больший эффект, голову ему обильно натёрли пеной от хозяйственного мыла, ступни замотали в куски материи. Сознание то возвращалось, то пропадало. И в моменты между этим проскакивали видения, странные и несуразные, но поселяющие в душе тревогу. Ему казались катящиеся камни, огромные, но в тоже время катящиеся очень легко. Куда и откуда они катились не было видно, но и то, что захватывало сознание тревожило сильно.

 Проснулся он от звука голосов. Открыв глаза, Голицын увидел, что солнце уже встало, рядом с ним сидел Минька и сбиваясь рассказывал, как тащил деда из воды. Санька прижалась к матери и молча слушала, остальные спрашивали подробности. Проснувшегося Голицына заметили ни сразу, но как только заметили все переключились на него. Минька первый на четвереньках перебрался к деду, прижался головой к его груди и заплакал. Голицын с трудом поднял руку и обнял внука. Сил и возможности говорить не было.