Вечерние посиделки у костра становились уже не так часты, зато баня стала новым местом отдыха. Банный вечер теперь разделился на две части – женская и мужская, теплая и сухая, горячая и влажная, с запахом трав и с обжигающим паром. А ещё был чай. Не тот, который продают в дорогих магазинах, собранный где-то далеко и чуть ли не единственный в мире. А местный, собранный или веточек и листьев смородины, вишни, яблони. В условиях дефицита традиционного чая этот напиток принимался всеми с удовольствием. За чаем уже стало традицией обсуждать что нужно сделать в будущем. И Голицын к этому относился с той же последовательностью, что и раньше к жизни в стране. Всё что предлагали члены семьи обдумывалось, вносили какие-то поправки, изменения и в результате принимали то или иное решение. В эти моменты на Голицына накатывали волны воспоминаний о его прошлом, о работе на посту президента, о решаемых вопросах, о поиске лучшего варианта. И тогда глаза его опять загорались тем служебно-рабочим блеском, что и раньше при решении важных вопросов. Это видели и в семье и даже иной раз специально начинали развивать разные теории и методы, чтобы огонь в его глазах разгорался сильнее. Как это было не удивительно, но все члены его семьи очень быстро приспособились к жизни в изоляции, они активно строили планы на будущее, обустраивали быт, искали новые решения каких-то проблем. Голицын и сам был активным участников этих бесед, но иной раз всё же накатывало на него. И эти воспоминания не давали покоя по нескольку дней. Он заново переживал случившуюся беду со страной, анализировал свои действия, просчитывал развития событий при той или иной ситуации, делал прогнозы и искал свои ошибки. Вновь и вновь он переживал эту проблему вместе со страной. А потом всегда наступало эмоциональное истощение, осознание того, что ничего не вернёшь, не сделаешь по-другому и не изменишь. В такие дни Голицын под предлогом исследования окружающей местности уходил из «заставы», и бродил по опушкам и лесам, сидел на берегу реки, а к вечеру возвращался домой. Вся семья уже выучила его такое поведение и давали ему погрустить не более дня, потом вновь втягивали его в свои заботы, и он опять с рвением хватался за новые дела.