Ситуация накалялась с каждым днём, и май выдался очень жарким во всех смыслах. И погода не жалела солнца для планеты, и болезнь начала сама собой отступать и недовольства народа было высоко.
8.
Июнь. Страна стала похожа на кипящую воду: тут и там митинги перерастали в беспорядки, привычная деятельность всех служб нарушалась отвлечением на это. Москва кипела больше всего. Голицын понимал, что ситуация вышла из-под контроля и нужно было что-то делать.
Привычная темнота кабинета, свет настольной лампы, дымящаяся сигара и аромат кофе… Голицын сидел напротив Молотова.
— Градус недовольства вырос до критической отметки, — ровным голосом говорил Голицын, — при этом недовольство вызывает не вся система правительства, а только я. Я думаю, что чем дальше мы запускаем эту ситуацию, тем труднее будет из неё выходить.
— Какой выход? Силой подавить недовольство? – Молотов говорил так же спокойно.
— Нет, это невыход. И так осталось мало людей, а столкновения с силовыми структурами принесёт обязательные жертвы, а сейчас дорога каждая жизнь. Да и в такое тяжёлое время применить силу будет кощунственно. Надо садиться за стол переговоров.
— С Скромновым?
— Да и с его командой.
— Ты же понимаешь, чего они хотят?
— Понимаю, но и другого выхода не вижу.
— Готовить встречу?
— Готовь.
Переговоры решили назначить на символическое 12 июня. В Кремле встречаться отказались сторонники Скромнова, опасаясь силовой операции со стороны власти, поэтому решили устроить встречу в Останкинской башне.