Ричард отнял ее лицо от своей груди, погладил по голове, и Маруська с комом в горле видела, как блестят его глаза.
-Хорошо, детка… Хорошо…Что же, пора идти, наверное?
И тут же, точно, в подтверждение его словам, зазвенел его сотовый, Ричард достал его и ответил.
-Да? Да, конечно, Брэндан. Мы идем… Да, ты правильно понял, Мэри едет со мной в аэропорт… Нет, только проводить. К сожалению! Я потом тебе все расскажу.
-Идем, Мэри, машина уже ждет.
Фонари и рекламы освещали салон машины плывущими разноцветными огнями. Они пробегали по их лицам почти в полной тишине – только радио еле слышно что-то шептало. Брэндан ехал впереди, рядом с шофером, а они – Ричард и Маруська – вместе на заднем сидении. Он молчал, обернув невидящий взгляд в окно, она пыталась глазеть на старинные дома Тверской, а потом и Ленинградского шоссе, но… каждая секунда из оставшихся… Господи! Только с ним! И она оборачивалась на него, любовалась им, даже сейчас, совершенно ушедшим в свои мысли. И тогда она нашла его ладонь, схватилась за нее и почувствовала, как почти до боли он сжал ее руку. И боль эта, точно, немедленно отразилась в его глазах. Он прикрыл их ладонью.
-Мне хочется, что бы твой самолет поскорее взлетел… — тихо произнесла она. – Тогда я бы уже начала ждать и… прощание, — Маруська с трудом проглотила комок, — оно было бы уже позади.
И тут он рывком прижал ее к себе, торопливо нашел ее губы и захватил, до боли впился в них так, что вся его боль, вся его нестерпимая нежность к ней, вся его неистовая любовь, отчаянная сейчас до дрожи, перешли в нее. Ее заколотило, затрясло, и она уже не понимала, плачет она или сердце ее рвется вот так на части… До Шереметьево они ехали молча, прижимаясь друг к другу. Какие тут слова?! Каждый метр дороги проходил через их сердца насквозь, и стучали они, эти сердца – каждый удар, точно, последний…
