— Да, — с удовлетворением сказал я, – а ещё я играл в группе. Писал музыку и тексты.

Что я чувствую, когда говорю об этом? Мне очень сложно это сформулировать. У меня есть ощущение несбывшихся надежд и какой-то печали. Потери чего-то важного. Наверное, это связано с тем, что в те годы я чувствовал себя самим собой, а во все иные времена и во всех остальных проявлениях – как актёр, играющий написанную кем-то роль. И с каждым годом я всё лучше и всё больше сращиваюсь со своим персонажем, уже придумав всё больше и больше реалистичных деталей для своего образа и постепенно забывая того парня, который впервые примерил на себя этот грим. “All work and no play makes Jack a dull boy…” Так бывает. Ничего страшного. Главное — что это у меня все-таки было. Чёрт, а эта умная стерва, кажется, права…

— Ты же явно человек творчества, — прикоснувшись к моему запястью и сузив глаза, Нина наклоняется ко мне с соседнего кресла, и я чувствую, как её грудь касается моего плеча. Она внимательно изучает линии судьбы на моей ладони, и что-то мне подсказывает: не зря она так пристально смотрит на мои линии рук, ох, не зря. Мои руки, так умело умеющие доставлять удовольствие женщинам, сразу выдают музыканта, как Шарапова в “Месте встречи изменить нельзя”. И хоть я и стараюсь быть жёстче, понимая, что этот мир не любит слабых, я по своей натуре добродушен и время от времени хочу спасти весь мир от всепоглощающей ненависти к самому себе. Не будучи хиромантом, я и так знаю, что место мое – между небесным светом и юношеской любовью, но когда заходит вдруг солнце, то мне очень нравится валяться в тени порока и наслаждаться ночными и животными звуками двух или трех тел – это уж, как пойдет.