Он нашел себе темные улочки, и шел, не разбирая дороги. Их разговор не прокручивался в голове, не было уже никакой обиды, просто чувство непонимания, настолько непреодолимого, что лучше бы взять и остаться здесь, не изменять принципам и забыть, как прийти к ней вновь. Только этот случай был не обычным, все было совершенно иначе.

Роман давно не управлял собой, он не мог решать, не мог думать, вся его воля принадлежала другому человеку. Если бы Марина сама выталкивала его из номера, если бы оскорбляла или унижала его, он снова и снова приползал бы к ней на коленях и просил о прощении. Ничто, из всех возможных поступков, которые она могла совершить и слов, которыми могла убить, не смогли бы заставить Романа любить ее меньше. Он принадлежал ей весь целиком, с его гордостью, со вспыльчивым характером, до последней мысли. Он любил ее, как собака любит хозяина, даже если хозяин выдворяет ее на улицу в ливень или вмажет сапогом, просто потому что под ноги попалась. И он, как та, преданная собака, все так же любил бы ее, несмотря ни на что приползал бы к ее ногам. Да, он подарил ей власть над собой и сам надел ошейник.

Роман долго не мог решиться зайти, но его и так не было достаточно долго. В сотый раз наступив своей мнимой гордости на горло, он прошел по коридору в гостиную. Марина стояла у того же окна в том же положении, в котором он ее оставил. Казалось за все время, она не сдвинулась ни на миллиметр. Ее спина так же прислонялась к стене, рука лежала на подоконнике, голова склонилась вбок, а глаза направлялись в пустоту, и эта пустота заполняла их до краев.